— Тётенька, — робко сказал я, — помогите, пожалуйста. Офицеры дядю Серафимова…
— Иди, иди, милый, бог поможет. А я и сама вдова. — Торговка подтянула поближе к себе лоток с рыбой.
Я не сразу понял, что меня приняли за попрошайку.
На холодных каменных плитах панели сидел калека, выставив обрубок ноги.
— Граждане, обратите ваше внимание! Не дайте погибнуть защитнику отечества… — взывал он.
Но никто к нему не подходил. Прохожие отводили глаза в сторону, стараясь поскорей миновать солдата и лежавшую перед ним старую бескозырку.
Я тоже прошёл мимо него. Но чувство тревожной боли стало сильней. «Если никто не сочувствует солдату, то кто же поможет мне?» — думал я.
С грохотом пронёсся грузовик. В кузове стояли во весь рост красногвардейцы, держась друг за друга, и пели. Я не успел опомниться, как они уже исчезли вдали. Некоторое время я бежал вслед за ними, но вскоре отстал.
Как было бы хорошо вернуться к бабушке и всё рассказать ей. Но я не знал даже, в какую сторону идти, чтобы попасть домой. Между тем быстро стемнело. Зажглись жёлтые петроградские фонари. Я совсем выбился из сил и шёл, спотыкаясь, сам не зная куда. Город казался бесконечным. Улицы, улицы… Они тянутся во все стороны, им нет конца. И всюду громадные дома, всюду камень, холодный, влажный от осенней сырости.
Близилась ночь. Ноги мой подкашивались и дрожали. В животе ныло, хотя голода я не испытывал; перед глазами плыли мутные круги.
Долго брёл я вдоль какой-то длинной ограды с чугунной решёткой, высматривая, где бы присесть.
Наконец ограда кончилась, впереди сумрачно блеснула поверхность реки. В этом месте плоский берег был заставлен высокими штабелями дров. Приятно пахло влажным деревом. Было безлюдно, тихо, только от реки несло холодом, ветер забирался под куртку.
Я свернул в проход между штабелями и оказался в маленьком, довольно уютном тупичке. Ветер сюда не проникал совсем.
Осмотревшись, я понял, что кто-то бывал здесь до меня: сверху поленья были наполовину вытащены из штабеля и образовали как бы небольшой навес, под которым на земле были насыпаны сухие опилки.
Я бессильно опустился на опилки и, поджав колени к подбородку, привалился спиной к дровам.
Но едва я закрывал глаза, как передо мной возникало напряжённое, со вздутыми на лбу венами лицо Митрия, или совсем ясно я видел кашевара: как он лежит на булыжнике, подогнув ногу. А то знакомый пригорок в неясной дали, большой валун, поросший мхом, школьный дом с деревянным крыльцом…
Я вздрагивал, открывал глаза и прислушивался. Ветер доносил то одинокий выстрел, то глухой гул, то крик ночного буксира. В тяжёлом сыром нёбе метались огни и гасли. Ночная река билась о старые сваи…