Мне казалось, что прошла всего одна минута, как вдруг кто-то сильно тряхнул меня за башлык:
— Эй, сыпься отсюда!
Я вскочил, не понимая, где я нахожусь и что со мной происходит.
Где-то близко скрипела проволока и качался на ветру фонарь, то ослепляя пронзительным светом, то как бы накрывая всё вокруг широким крылом пугливой ночной тени.
Передо мной, воинственно выпятив грудь, стоял тот самый мальчишка, который предлагал свой услуги на вокзале, — «Любезный», как назвала его бабушка.
— Сыпься! Кому говорят? — Любезный схватил меня за плечи и совсем не любезно толкнул.
Я упал, больно ударившись локтем о поленницу.
Безнадёжное и горькое чувство охватило меня, и я заплакал навзрыд. Обида и боль, скопившиеся за день, прорвались наружу.
Любезный был, видимо, озадачен. Он притих и молча сопел, стоя надо мной, не зная, что предпринять.
— Ладно ты, рёва-корова! Брось, ну. Слышишь, что ли? — бормотал он. — Меня разве так били? Ремнём с бляхой! И то я не ревел. Перекреститься могу — не ревел! А ты — чуть уж тронули — распустил слюни!
— Не от-того рас-пустил, что трону-ли… — еле выговорил я и заревел ещё сильнее.
Мне хотелось рассказать про то страшное, что случилось, про убитого кашевара, про Митрия и офицеров, которые его схватили, и про солдата, которому никто не помогает, и про то, что сам я заблудился и не могу никак найти бабушку, Настеньку и хозяйку.
Слёзы мешали мне говорить. Любезный пробовал меня утешить, но участие слишком трогало меня и только усиливало жалость к самому себе.
Любезный опять рассердился.
— Будешь реветь, я тебя выброшу отсюда, — сказал он сурово и начал рыться в углу под дровами, что-то отыскивая.
Испуганный переменой его тона, я стал плакать тише.
— У меня тут в тайнике солдатский ватник спрятан и хлеба немного, — опять участливо сказал Любезный и протянул краюшку мне. — На вот, грызи!
Я зажал хлеб в руке, но есть не мог и продолжал потихоньку всхлипывать.
Любезный съел свой кусок и чиркнул спичкой.
— Курить хочешь? — спросил он.
Мне показалось неловко отказываться. Я взял протянутый мне окурок и храбро втянул в себя дым. Но тут же закашлялся.
— Не можешь, — снисходительно заметил Любезный. — Ты, что же, отбился, что ли, от своих?
— Нет, я не отбился. Я с дядей Серафимовым был и с Митрием. Его офицеры схватили, а Серафимова один, гадучий такой, прямо револьвером по голове…
Сбиваясь и всё ещё всхлипывая, я рассказал о том, что произошло.
Любезный слушал насупившись, молча поглядывая на меня сначала с недоверием, а затем с явным сочувствием.
— Что ж ты раньше молчал? — сказал он. — Я бы тебя не тронул, если бы знал. Я думал, что ты в мой тайник забраться хотел.