Миллингтон-Дрейк кашлянул и сказал:
– Господин министр, позвольте мне привлечь ваше внимание к тому факту, что после сражения «Граф Шпее» прошел три сотни миль.
– Причем на максимальной скорости, – добавил французский союзник. – Кто тут говорит о немореходном состоянии?
Гуани подавил зевок и вежливо проговорил:
– Господа, начиная с полуночи, а сейчас уже без десяти минут четыре, я получил три дипломатические ноты от немецкого посла, две – от британского посланника и две – от французского. Мы – маленькая страна, взвалившая на себя тяжелое бремя нейтралитета. Прошу вас, не делайте эту ношу еще тяжелее.
Миллингтон-Дрейк взглянул в потолок, после чего явно махнул рукой на дипломатический этикет, поскольку тихо, но с полным пониманием серьезности вопроса спросил:
– Извините за нескромный вопрос, но вы сможете повлиять на решение вашего правительства?
Гуани всем телом повернулся к англичанину и уже открыл рот, чтобы ответить резкостью, но тут встрепенулся француз.
– Вот именно! – воскликнул он. – Куда сейчас направлены орудия «Графа Шпее»? Не на врага! Нет! Они наведены на мирный город Монтевидео. А это не что иное, как форс-мажор, мой дорогой Гуани, самый настоящий форс-мажор.
Это было грубо. Глаза Гуани запылали яростным огнем. Он перестал быть спокойным космополитом и нейтральным дипломатом и стал горячим патриотом своей страны. Запретные слова были произнесены вслух, и это его устраивало. Его ноздри затрепетали, а губы изогнулись в странной улыбке.
– Господин Жантиль, господин Миллингтон-Дрейк, за свою короткую историю моя маленькая страна знавала немало угроз. Нам они шли только на пользу. Всякий раз, когда нам угрожали, мы делали шаг вперед. Мы – простые люди. Нас всего два миллиона. Быть может, мы знаем и понимаем не все, но некоторые вещи усвоили прочно. Закон мы понимаем. Справедливость мы понимаем тоже. Угроз мы не понимаем и не приемлем.
Он встал и выглядел при этом чрезвычайно значительным. Великий маленький человек говорил с искренней страстью и достоинством:
– Взгляните на меня. Я вовсе не большой человек. Зато у меня два миллиона голов.
Все было сказано. Посланники откланялись и ушли. Небо над восточным горизонтом быстро светлело. Занимался рассвет.
Майк Фаулер видел в своей жизни много рассветов. Обычно он именно в это время отправлялся спать. Но на сей раз ему было не до сна. В прохладные предутренние часы, когда спокойные воды реки Ла-Плата становятся из черных свинцовыми, когда дует холодный, хотя и не слишком сильный ветер, а современные многоэтажные здания, выстроившиеся вдоль длинных пляжей Монтевидео, окрашиваются ярким светом, льющимся с полыхающего рассветным заревом неба, Майк вел свой фургончик по дороге, тянущейся вдоль пляжа. Перед ним тряслись три грузовика, принадлежащие телефонной компании. Процессия подъехала к бару «У Маноло». Маноло, как и сам Майк, не был любителем ранних подъемов, на что американец и рассчитывал. Везде было темно и тихо. На полуразвалившейся террасе, единственным достоинством которой был великолепный вид, открывающийся на гавань, город и реку, были сложены столы и стулья. Нигде не было никого, кроме маленького покрытого веснушками мальчика, который шел рыбачить. Он тотчас остановился и принялся с большим интересом наблюдать за работой инженеров, которые выгружали и монтировали оборудование, разматывали кабели – в общем, делали все, чтобы Майк мог напрямую вести разговор с Нью-Йорком. Он уже получил оборудование от записывающей компании и готовился к своему звездному часу. Нужно было только найти хорошую точку обзора Монтевидео, и Маноло этим располагал. Майк неплохо знал Маноло и был почти уверен, что тот возражать не будет. Почти, но все же… Он строго-настрого предупредил своих помощников о необходимости соблюдения молчания, и все общались между собой знаками. Майк и Поп сняли стулья со столов и установили батарею микрофонов на самом удобном угловом столе, откуда хорошо просматривался пляж и гавань.