— Не очень.
— Сколько их там?
— Точно не знаю. С сотню будет.
— Чего делать думаешь? — спросил Мазуров.
— Сосредоточим весь огонь в одном месте. Подавим сопротивление и атакуем. С двумя-то пушками и пулеметами — плевое дело. Сейчас еще миномет наладим, тогда совсем хорошо будет.
— Ну, давай, — согласился Мазуров, хотя не думал, что задача будет из числа легких, — только вот что. Здесь я сам разберусь, а ты будешь командовать отвлекающим ударом по другую сторону казарм. Миномет мне оставь, одну пушку себе возьми.
Опять ему надо было спешить. С минуты на минуту германцы вновь соберут морской десант и отправятся вызволять гарнизон из беды.
Мазуров приставил к глазам бинокль. Первым же выстрелом пушка Рогоколя свалила мачту с флагом, которая рухнула прямо на стену, опоясывающую казармы. Обрывок знамени свисал с нее едва колыхающейся тряпкой. Получилось это случайно. Ведь не думал же Рогоколь, что этим выстрелом сумеет сломить моральный дух обороняющихся. Спасать знамя никто из германцев не полез, посчитав, что не стоит подставляться под русские пули.
За стеной стало заметно движение. Германцы перемещались к противоположной стене казармы, ожидая, что именно там начнется очередная атака.
«Раз, два», — считал Мазуров выстрелы.
Снарядов у Рогоколя было всего десять. После четвертого Мазуров сметет минометом защитников со своей стороны. Они договорились, что весь боезапас Рогоколь расстреливать не будет, прибережет пять снарядов, которые еще пригодятся, когда придется отбиваться от морского десанта. Стену казармы обрушать Мазуров тоже не стал, и она пригодится.
«Три».
Снаряды поднимали столбы пыли и огня на плацу, осыпали все вокруг осколками, обвалили фасад еще одной казармы, сотворив баррикаду из кирпичей.
«Четыре».
С противным свистом ухнул миномет. Звук летящей мины впивался в черепную коробку, проникал в мозг, закладывал уши. За стеной взметнулось пламя, а осколки посекли тех, кто за ней укрылся.
«Отлично».
Мазуров знал, что штурмовики устали, и сейчас боялся не того, что, когда он поднимется, его сметет огненный вихрь, а что ему не удастся поднять этих людей. Мазуров видел, что у них подрагивают глаза, стучат зубы, не от холода, конечно, а от страха, потому что любой человек имеет свой предел возможностей, а они уже перешли его. У него и у самого дрожали ноги и руки от усталости и от напряжения. Он и сам боялся, и если бы никто на него сейчас не смотрел, то, пожалуй, и не решился бы ступить под этот огненный ливень, который ждет их всех. Только дурак очертя голову может броситься в него.