…И мне не надо славы.
Ничего уже не надо
мне и тем, плывущим рядом.
Нам бы жить — и вся награда.
Нам бы жить, нам бы жить —
а мы плывем по небу…
— Кажется, я вспомнил, — чужим тусклым голосом произнес генерал. — Тридцатое июля девятьсот восьмого — большой бал в Зимнем в честь стапятидесятилетия лейб-гвардии Белавинского гусарского… Должны были погибнуть все...
Вот именно все, смятенно подумал поручик. Не только императорская чета и все члены императорской фамилии. Все министры и высшее военное командование. Весь Правительствующий Сенат. Все министерства, ведомства, государственные учреждения, располагавшиеся, как известно, в столице империи, — со всеми, кто там служил: от жандармерии до общества спасания на водах. Конечно же, в полном составе погиб Особый комитет. Российской империей стало попросту некому управлять. Зараз все абсолютно колеса государственного механизма — от армии до земской медицины — лишились начальства. Осознать трудно, никогда ничего подобного ни в одной стране не случалось. Ничего удивительного, что возникла пустота, очень быстро, надо полагать, вспыхнула междоусобица, не стоит пока что гадать, по каким причинам, кто с кем воевал, за что, против чего…
Зимин спохватился, встряхнул головой, выпрямился, его голос звучал твердо. Почти…
— Теперь — «галоп» длиною… А, впрочем, нет! То же время, первое августа девятьсот восьмого. Только поднимите «точку» на высоту птичьего полета — так, чтобы мы видели весь город, панорамой…
Развал и запустение, это прекрасно различается и с птичьего полета. Нева у Зимнего широко растеклась, несомненно, заполняя огромные рытвины.
— Тридцать первое июля.
Та же картина, разве что во многих местах виднеются багровые огоньки пожарищ, многочисленные черные дымы поднимаются вверх, их тут же рвет в клочья, растаскивает сильный ветер…
— Тридцатое июля.
Петербург целехонек, с высоты птичьего полета предстает искусно выполненным макетом, красивым и гармоничным, отсюда нельзя разглядеть ни грязи, ни луж, ни обшарпанных стен доходных домов, все аккуратненькое, радующее глаз… Напрягши глаза, можно было все же рассмотреть катившие по улицам крохотные экипажи и вовсе уж малюсеньких прохожих.
— Одиннадцать часов утра… — резюмировал Зимин. — Пока что ничего. Двигайтесь прыжками по четверть часа, мы должны поймать тот самый момент…
Инженер кивнул, не оборачиваясь к ним. Сначала казалось, что картинка совершенно не меняется и они наблюдают один и тот же кусочек грядущего. Это и понятно: за несколько часов сам город нисколечко не мог измениться. Только хорошо присмотревшись, можно понять, что потоки экипажей и пешеходов все же