– Окул, – сказал богатырь. – Ну, веди, коли так.
От свежего воздуха на дворе голова закружилась еще пуще; на небе грело солнце, и Жихарь сразу же почувствовал, как на лице начинают проступать веснушки – стало щекам щекотно.
– А тебя уже в жертву наметили, – сказал кузнец, направляя несмелые шаги богатыря в нужное место. – Думали – вот Перуна порадуем и урона не понесем: толку от тебя было не больше, чем от умруна, но ведь Перуну живых подавай. А ты как раз по всем статьям подходил – и не покойник, да ведь и живым нельзя назвать...
– Спасибо, – только и сказал Жихарь. А чего тут еще скажешь?
На обратном пути Окул Вязовый Лоб взахлеб рассказывал, как питали и обихаживали богатыря во время богатырского сна, сколько усилий и сноровки он, Окул, затратил, излаживая особую гибкую трубку из меди... Жихарь только краснел и поскрипывал зубами.
– Это все княжна придумала, – хвастался Окул. – И про трубку, и про все. Она тебя, считай, и подняла, потому что все ведуницы и знахарки уже отступились. Так что ты ей теперь отслужить обязан по чести и совести...
От этих кузнецовых слов даже солнышко потемнело.
– Постой, – сказал Жихарь. – Какая такая княжна? Откуда она взялась? А я тогда кто?
– Не горячись, – сказал Окул. – Тебе нынче горячиться вредно – можешь снова впасть в сон и не выйти из него. А княжество свое ты проспал...
Кузнец усадил Жихаря на лавку, набросил ему на плечи медвежью шкуру, чтобы сквозняк, призванный изгнать из избы тяжкий зимний дух, не ознобил ослабленного сонной болезнью тела.
Прихлебывая куриный взвар (тяжелой пищи ему покуда не полагалось), Жихарь со стыдом и ужасом слушал неспешный рассказ кузнеца о том, какое нестроение началось в Столенграде и во всем Многоборье, когда отравное зелье свалило его прямо за столом.
– Ну, грабежи еще при тебе начались, – говорил Окул. – А тут и вовсе обнаглели. Из лесу приперлась ватажка лихих людей, грозились спалить город – это на зиму-то глядя! Ну, с этими кое-как совладали. Дружина поворчала без жалованья, но за мечи взялась. Только от этого больше порядку не стало. Взяли люди себе за обычай не отдавать долги. Жихарь, кричат, вон сколько в кабаке задолжал – значит, и нам то же пристало. Я сам дружиннику Коротаю изладил доспех такой, что королевичу впору. Плати, говорю, а то, когда Жихарь проспится, ответишь! Он не платит, посмеивается. Мне же противу всей дружины не попереть! День хожу, два, седмицу. Наконец решился, взял молот потяжелее, прихожу на дружинный двор. Когда, спрашиваю, господин воин, должок вернешь? Он же, премерзкий, захохотал и говорит: «Когда Жихарь проспится!» То есть моими же словами... Тут, гляжу, нас, таких недовольных, многонько собирается. И быть бы у нас крепкой усобице, и стоять бы Столенграду пусту, если бы не кривлянская княжна Карина...