Впрочем… надо быть честным — последний раз я принимал Светино обличье давным-давно… Месяцев семь назад, когда пришлось делать временную регистрацию в Казани. А после этого… после этого как-то и не приходилось.
— А как вас зовут друзья? — спросил меня этот доктор с умными глазами после короткой паузы.
— Сашей, — пробормотал я, сглотнув. — Мне так больше нравится.
Да, друзья зовут меня Сашкой или Саней. Иногда дразнят Шуриком, хотя мне и не нравится такое обращение.
Но оно гораздо лучше, чем 'Света'…
На самом деле, я, конечно, привык и к 'Свете'. Все-таки почти двадцать лет ею считался…
Хотя платья решительно отказался носить уже лет с тринадцати. И как матушка ни пыталась купить мне какой-нибудь сарафанчик или юбочку, начисто отвергал все эти детали женского туалета до самых старших классов. Стал надевать только штаны и футболки. Сначала девчачьи. А дальше… дальше все больше пацанские. В четырнадцать отрезал к шутам остатки былой косы, которая и так-то уже не доставала даже до плеч.
Вот только растущие сиськи никуда не мог подевать. Сначала, когда они были поменьше, пытался, конечно, бинтовать… не мог смириться с этим ужасным новшеством в моем облике. Но потом сдался… под бинтами было очень тяжело дышать. А про майку-утяжку я тогда еще ничего не знал.
Я вообще очень долго ничего не знал.
Думал — я один такой уродец.
В детстве я был довольно странной девочкой. Терпеть не мог кукол и игру в резиночку, зато легко мог вломить любому, кто пытался обидеть мою младшую сестру. Но никто особенно на это внимания не обращал, ведь я послушно позволял надевать на себя платьица и заплетать волосы в косичку. Только однажды во втором классе учительница заподозрила неладное, когда я с легкостью пошел следом за мальчишками в мужской туалет. Она даже вызвала матушку в школу и долго терзала на тему, все ли у нас в семье хорошо. Но и тогда родители ничего не поняли. Да и я сам по большому счету тоже. Мне просто было все равно с кем писать и как.
Понял позже… Когда увидел, как медленно но верно начинают набухать два прыщика под школьной блузкой. По началу это просто мешало мне играть в Тарзана и лупить себя кулаками в грудину… Но однажды я подошел к зеркалу и долго смотрел на себя… А потом почему-то очень захотелось заплакать. Мне было почти тринадцать. Жизнь казалась конченой.
Целый год после этого я заматывал растущую грудь медицинским бандажом и отчаянно пытался доказать мальчишкам во дворе, что ничуть не изменился. Им-то было все равно, а мне — нет… Я привык быть сорванцом, драчуном и искателем приключений.