Травяная пролысина, зеленая брошь, приколотая на уровне ключицы к черному пальто соснового леса, затянувшего мощный корпус горы. В центре этой зеленой бреши вокруг фонтана столпились несколько строений, соединенных тропками и разделенных пятнами газонов и гравия. В отдалении пятно футбольного поля, окруженное овалом беговой дорожки. Все вместе взятое напоминает лесную школу для заблудших остолопов из богатых семейств. Полдюжины молодцов в шортах и свитерах с капюшонами рысят по беговой дорожке. Остальные сидят или валяются на поле, потягиваясь, разминаясь. Буквы людского алфавита на зеленой странице. Самолет кренится над полем, капюшоны шевелятся, как стволы зенитных пулеметов. С высоты, конечно, судить трудно, но у Ландсмана создается впечатление, что разминающихся на поле господ очень трудно принять за больных и немощных. Ближе к деревьям Ландсман замечает темную фигуру. Правая рука человека согнута в локте и приложена к уху. Он сообщает кому-то: к нам гости. За деревьями зеленая кровля, белеют какие-то кучи, возможно, снега.
Китка терзает свою колымагу так, что железо стонет и рычит, роняет самолет на полсотни метров, затем снижает понемногу. Ландсману кажется, что он рычит и стонет вместе с машиной. Наконец поплавки коснулись воды. «Лайкоминг» затихает, и Китка может наконец обнаружить свои затаенные мысли.
— Вот уж не думал, не гадал. Но шести сотен за это, ей-богу, немного.
Через полчаса после взлета Ландсман решил сдобрить путешествие доброй долей содержимого своего желудка. Самолет, провонявший перегнившей кровью многочисленных лосей, казался вполне подходящим местом для наказания Ландсмана за нарушение обета, данного после гибели сестры: никогда более не подходить близко к таким летающим посудинам. Поскольку за последние дни Ландсман почти ничего не ел, рвоту его можно считать своеобразным достижением.
— Извини, Роки, — бормочет Ландсман, пытаясь оторвать взгляд и голос от уровня носков. — Я, похоже, немного не в форме.
В последний свой полет с сестрой на ее «Суперкабе» Ландсман проявил себя молодцом. Но то был хороший самолет, Наоми — отличный пилот, полет состоялся в прекрасную погоду, а главное — Ландсман был пьян. В этот раз он летел в прискорбном состоянии алкогольного неопьянения, трезвый как стеклышко. Три чашки паршивого кофе взбудоражили его нервную систему. Вместе с самолетом в Якови взлетел и припадочный ветер, гнавшийся за машиной и тыкавшийся в нее с разных сторон. И перед панелью управления сидел весьма посредственный пилот, неуверенность которого толкала на рискованные поступки. Ландсман болтался в брезенте старого двести шестого, который руководство «Местных авиалиний Теркеля» решилось доверить Роки Китке. Самолет трясся, все болты ландсмановского скелета разболтались, винты вывинтились, череп выпихнул глазные шарики, закатившиеся куда-то под отопитель кабины. Уже над Болотными горами Ландсман горько пожалел о нарушении обета.