— Что у вас? — спросил Шпильман. — Еще какое-то предложение?
Литвак кивнул раз, другой.
— Ценнее Сиона? Мессии? Может, домишко на продажу?
Литвак встал и подошел к ребе. Двое голых с гиблыми телами. Каждый по-своему одинок. Из своего одиночества вытянул Литвак указательный палец и нарушил однородность мелких капелек конденсата, скопившегося на белом квадрате плитки. Два слова. Глаза ребе уперлись в слова, перекинулись к глазам Литвака. Надпись снова затуманилась, исчезла.
— Мой сын?!
Это не просто игра, — написал Литвак в кабинете на Перил-Стрейт, ожидая вместе с Робуа прибытия этого заблудшего неисправимого сына. — Лучше драться за сомнительную победу, чем праздно ожидать какими ошметками тебя накормят
— Я надеюсь, что в каком-то углу еще осталась вера, — сказал Робуа. — Может быть, еще есть надежда.
Обеспечивая партнеров, клиентов, коллег, помощников, работодателей кадрами, Мессией, финансированием в пределах, превышающих их самые дикие мечты, Литвак просил от них лишь одного: не требовать, чтобы он верил тому идиотизму, в который уверовали они сами. Если для них телица красная — плод божественного вмешательства, то для него эта рыжая телка — выкинутый из-под хвоста случая отход засунутых туда, случаю под хвост, многих тысяч долларов налогоплательщиков, потраченных на бычью сперму и оплодотворение пипеточкой. Всесожжение этой коровы — для них исполнение древнего завета и очищение Израиля, для него — необходимый ход в древней игре, на кон которой поставили выживание евреев.
Стук в дверь, и в щель просунулась голова Микки Вайнера.
— Я пришел, чтобы напомнить вам, сэр, — сказал он на добротном американском иврите.
Литвак непонимающе уставился в розовое лицо с припухшими веками и округлым детским подбородком.
— За пять минут до сумерек. Вы велели напомнить.
Литвак подошел к окну. Небо испещрилось розовыми и зелеными полосами по лучистому серому фону, напоминающему тело живого лосося. На небе планета — или яркая звезда. Он кивнул Микки Вайнеру. Закрыл шахматную доску-коробку и запер крючочком.
— Что в сумерки? — Робуа повернулся к Микки Вайнеру. — Какой сегодня день?
Микки пожал плечами. Насколько ему известно, обычный день месяца нисана. Как и его товарищи-сверстники, Микки Вайнер верил в предстоящее возрождение царства Иудейского и в Иерусалим как вечную столицу евреев. Так же, как и они, соблюдал он правила и предписания. Молодые американские евреи в Перил-Стрейт блюли диету, праздновали положенные даты, прикрывали темя кипой и носили таллиты, однако бороды подстригали по-армейски. В субботу они избегали работы и тренировок, однако не слишком строго. В течение сорока лет Литвак отвыкал от религиозных норм. Даже после аварии, лишившей его Соры, оставившей на ее месте зияющую дыру, даже в жажде смысла и голоде значения, оставшись перед пустой чашею и расколотым подносом, Литвак не стал более религиозным. «Черные шляпы» ему претили, как и прежде. После встречи в бане он ограничивался лишь минимально необходимыми контактами с готовящимися к походу на Палестину вербоверами.