Она, казалось, собиралась отказаться, потом кивнула.
— Неплохая мысль.
У подножия длинной зигзагообразной лестницы Шпильман остановился, оценил высоту подъема.
Казалось, его посетили какие-то предчувствия, понимание того, что здесь от него ожидают. Изобразив на лице ужас, он рухнул в инвалидную коляску.
— Защитный шлем забыл дома.
Добравшись до верха, он так и остался в коляске и позволил своему пилоту управлять и этим транспортным средством вплоть до прибытия в главное здание. Тяготы долгого пути, ответственный шаг, на который он, наконец, решился, падающий уровень героина в кровотоке — существенные факторы. Но они уже прибыли в его комнату. Кровать, стол, стул, прекрасные шахматы, английский набор. Мендель Шпильман полез в карман мятого костюма и вытащил черную с ярко-желтым картонную коробку.
— Ну, я так понимаю, мазел тов и все в порядке, — сказал он, распределяя полдюжины маняще выглядящих сигар «Коиба». Запах их, даже незажженных и в трех футах от его ноздрей, автоматически вызвал в мозгу Литвака обещание заслуженного отдыха после жестокого боя. Чистые простыни, горячая вода, темнотелые туземки, мулатки, квартеронки… Женщины, девочки… — Говорят, девочка…
Сначала никто не понял, о чем он. Затем раздался нервный смех. Смеялись все, кроме Литвака и Тертельтойба, щеки которого приобрели цвет украинского супа «борщт». Тертельтойб знал, как и все остальные знали, что Шпильман не должен узнать никаких деталей плана, включая и новорожденную телку, пока Литвак не даст соответствующих указаний.
Литвак выбил сигару из мягкой руки Шпильмана и сжег взглядом Тертельтойба, едва видя его сквозь застлавшую глаза кровавую пелену гнева. Уверенность, которую он ощущал на пирсе, уверенность, что Шпильман послужит их делу, полетела вверх тормашками. Такой талант, как Шпильман, никогда никому служить не будет. Этот талант может позволить служить себе. И в первую очередь он заставляет служить себе своего носителя. Не удивительно, что бедняга так долго бегал и прятался от своего поработителя.
Они прочитали это сообщение и покинули помещение. Последней вышла Ландсман, не забывшая спросить, где она будет спать, и пообещав Шпильману утром с ним свидеться. Сначала Литвак подозревал, что Наоми может планировать ночное рандеву с бывшим пассажиром, но это подозрение отмел на том основании, что она лесбиянка. Ему и в голову не пришло, что эта еврейка, искательница приключений, может уже взвешивать возможности побега, о котором сам Мендель еще не помышлял. Ландсман чиркнула спичкой, запалила сигару, затянулась, вышла.