Эстер-Малке снимает крышку со стеклянной миски ореховой смеси, отправляет горсть орехов в рот.
— Не думайте, что я смущена и шокирована, леди и джентльмены, — говорит она, поднимаясь. — Но я усталая будущая мамаша на первых неделях и мне пора в постельку.
— Я покараулю старого негодяя, дорогая, — провожает ее Берко. — На случай, если он симулирует и попытается украсть телевизор.
— Не волнуйся, — говорит Бина. — Он уже арестован.
Ландсман стоит возле дивана, следит, как вздымается тощая грудь старца.
— Дядя Герц плохой человек, — говорит Ландсман. — Был и есть.
— Да, верно, но он искупил это тем, что он еще и паршивый отец. — Берко смотрит на Герца с нежностью и презрением. Старец в своей повязке выглядит как сумасшедший свами. — На что это ты настроился?
— Ни на что. Чего ты от меня ждешь?
— Не знаю. Просто у тебя такой вид, как будто ты собираешься какой-то фокус выкинуть.
— Какой?
— Вот я у тебя и спрашиваю.
— Ничего я не собираюсь. А что мне надо делать?
Эстер-Малке провожает Бину и Ландсмана к выходу из квартиры. Ландсман напяливает шляпу.
— Так… — говорит Эстер-Малке.
— Так, — откликаются Бина и Ландсман.
— Вы вроде вместе уходите?
— Можем отдельно. Я, к примеру, по лестнице, а Бина в лифте. Если тебе так больше нравится.
— Ландсман, слушай… Вся эта война там, по телевизору… Сирия, Багдад, Египет… Лондон… Машины жгут, посольства… В Якови видел, что случилось, когда эти придурки отплясывали, маньяки поганые? Пол рухнул, этажом ниже двух девочек задавило насмерть в кроватках. Такая жизнь теперь нас ждет. Жечь посольства и танцы до смертоубийства. И где я этого ребенка рожу? Старый дурак, убийца и самоубийца, спит в гостиной… А от вас что-то исходит. Так что, скажу я вам, если вы с Биной снова сойдетесь, то лучшего мне и не надо.
Ландсман это внимательно обдумывает. Любое чудо кажется возможным. И что евреи направятся в Землю Обетованную чавкать виноградом и процеживать бородами ветер пустыни. Что Храм выстроят в немыслимо короткий срок. Войны прекратятся, наступит процветание, и справедливость воцарится, и человечество будет лицезреть львов, подле агнцев возлегающих. Каждый мужчина станет рабби, каждая женщина — святой книгою, каждый костюм будет содержать две пары штанов. Семя Меира шествует сквозь тьму к искуплению, стуча в перепонку, разделяющую законность евреев, которые произвели его, Ландсмана, от беззакония евреев, чьи ошибки, заблуждения, печали, надежды, несчастья привели к появлению Бины Гельбфиш.
— Может, я спущусь по лестнице?
— Давай, давай, Меир, — напутствует его Бина.