— Она лучшей в группе была, — вспомнил Ландсман. — В академии.
— Но по результатам вступительных экзаменов ты был лучше.
— Ну, был, был…
— Ее даже тупые федералы отметят. Бина запросто может остаться в полиции Ситки и после Реверсии. И я ее вовсе не упрекаю за это.
— Я тебя понял, но не могу сказать, что полностью согласен, — возражает Ландсман. — Не потому она взялась за эту работу. Или не только потому.
— Ну а почему тогда?
Ландсман пожимает плечами.
— Не знаю, — признается он. — Может быть, Бина и сама не знает.
— Может быть. А может быть, она хочет вернуться к тебе.
— Еще чего!
— Ужас, ужас…
Ландсман обозначил тройной плевок через левое плечо и сразу подумал, не связан ли этот дурацкий обычай с жеванием табака. Тут появилась мадам Калушинер, влача прикованное к ней невидимое тяжкое ядро чугунное земного бытия своего.
— У меня крутые яйца, — провозгласила она грозно. — У меня бублики. У меня студень.
— Что-нибудь выпить, мадам К., — умоляет Ландсман. — Берко, как?
— Рыгалки содовой, — отзывается Берко. — С каплей лайма.
— Вам надо что-то скушать, — констатирует дама без следа вопросительной интонации.
— Хорошо, хорошо, давайте яйца. Пару.
Мадам Калушинер поворачивается к Ландсману, который тут же ощущает на себе взгляд Берко, взгляд выжидательный, настороженный. «Ожидает, что закажу сливовицу», — подумал Ландсман. Ландсман ощущает усталость Берко, его раздражение им, Ландсманом, и связанными с ним проблемами. Пора, мол, определиться с жизнью, пора найти что-то, ради чего стоит жить… И подобная бодяга…
— Кока-колу, — мямлит Ландсман, — пожалуйста.
Похоже, мадам Калушинер впервые за долгие годы чему-то удивляется. И кто бы ее удивил! Как раз этот шамес… Она приподняла одну стального цвета бровь, начала разворот. Берко потянулся за следующим помидором, стряхнул с него зерна перца и дольку чеснока, сунул меж зубов… Зажмурился от счастья…
— Кислая женщина — кислые овощи… — Берко поворачивается к Ландсману. — А пивка не желаешь?
Против пива Ландсман бы не возражал. Услышав название продукта, он ощутил его горьковатый вкус во рту. Пиво, которым его угостила Эстер-Малке, еще не готово покинуть организм, но Ландсман решил поторопить события. Предложение — не то призыв — с которым он собирался обратиться к Берко, кажется ему теперь глупейшим, нелепейшим, не стоящим.
— К дьяволу, — отрезает он, поднимаясь. — Я в туалет.
В мужском туалете Ландсман обнаруживает тело электрогитариста. Слышал он игру этого парня в «Ворште». Классный исполнитель, первым использовал технику и манеру американских и британских рок-гитаристов в еврейской танцевальной музыке булгар и фрейлехов. По возрасту он Ландсману чуть ли не ровесник, вырос на том же мысе Халибут, в тех же условиях. В моменты блуждания духа Ландсман сравнивал свою работу детектива с интуитивной манерой исполнения этого музыканта, теперь валяющегося без признаков жизни на полу мужского туалета. В кожаной тройке, при красном галстуке, с пальцами, лишенными перстней, но сохранившими углубления от них. Рядом с телом тоскует выпотрошенный бумажник.