Как выяснилось впоследствии, дядя Герц ответвлял до половины ежегодного бюджета на «смазывание» тех, на кого работал. Он подкупал сенаторов членов палаты представителей, увивался вокруг богатых ситкинских евреев. Билль о постоянном статусе для округа три раза всплывал на поверхность и благополучно тонул: дважды в комитете, однажды в результате ожесточенных дебатов в палате представителей. После битвы в Конгрессе на выборах победил теперешний президент с программой, предусматривавшей проведение Реверсии, восстановление Аляски «дикой и чистой», «Аляски для аляскинцев». И Денни Бреннан сорвался с цепи.
— Дед-то? В своей резервации? С козой и морозилкой, забитой лосятиной? Тень его еще не исчезла из коридоров власти. Еще тянет, старый хрен.
— Точно?
— Мы с Эстер-Малке уже получили трехлетнее разрешение на работу.
— Неплохо.
— Еще бы.
— Конечно, ты не захочешь подвергать свое положение опасности.
— Не захочу.
— Неповиновение приказу. Начальству нагадить. Пренебречь служебным долгом. Все такое…
— Ни в жизнь.
— Ясно. — Ландсман полез в карман и вытащил шахматы. — Говорил я тебе о записке, которую отец написал перед смертью?
— Ну… Стихотворение?
— Скорее, стихоплетство. Шесть строчек на идише, адресованных неизвестной особе женского пола.
— Угу.
— Никакого расизма, никакого шовинизма. Выражение сожаления по поводу своей неадекватности. Печаль, вызванная неудачей. Заверения в преданности и уважении. Трогательная благодарность за доставленное ему удовольствие, а пуще всего — за забвение долгих лет горечи и унижения, достигнутое в ее обществе.
— Ты запомнил это стихотворение?
— Да, я знал его наизусть. Но кое-что в нем меня беспокоило, и я заставил себя его забыть.
— Что тебя беспокоило?
Ландсман не ответил, так как вернулась мадам Калушинер с полудюжиной куриных яиц, установленных в шесть углублений, выдавленных в специальном подносике по форме их низочков. Соль. Перец. Горчица. Все, как полагается.
— Снять бы с него поводок, — кивает Берко в сторону пса Гершеля, — он бы сейчас к нам рванул за сэндвичем-другим.
— Ему нравится поводок, — равнодушно роняет мадам Калушинер. — Без него он спать не может.
— Интересно, — говорит Берко, все еще глядя на Гершеля.
— Понимаю, что вы имеете в виду.
Берко посолил яйцо и впился в него зубами. Откусил половину, принялся усердно жевать.
— Так что со стихами?
— Со стихами… Все, конечно, считали, что они адресованы моей матери. И она тоже.
— Она подходит под описание.
— Все так считали. Поэтому я ни с кем не делился своими предположениями и выводами. Пришел к ним в ходе первого официального расследования. Еще младшим шамесом.