— На ху… На хутор, бабочек ловить. — Ландсман грохает кулаком по капоту. Мотор взрыкнул, фургон подался назад, исчез в снежных вихрях расходившейся непогоды. Ландсман подтолкнул ворота в исходное состояние и накинул щеколду.
— Пора начинать, — обратился он к Цимбалисту, снова усевшемуся на свой мягкий резиновый бублик, как наседка на гнездо. Сам Ландсман устроился напротив, вытащил еще две сигареты, для себя и для многознатца. — Теперь нам не помешают, время терпит…
— Расскажите, профессор, — вторит Берко. — Вы знали покойного, еще когда тот был ребенком, так? Память о нем сейчас ожила, мучает вас. Легче станет, если выговоритесь.
— Дело не в этом… Дело… не в этом.
Профессор принимает у Ландсмана сигарету, и в этот раз выкуривает больше половины, прежде чем начинает говорить. Он еврей ученый и любит, чтобы мысли текли упорядоченно.
— Его звали Менахим. Мендель. Ему… было… тридцать восемь, на год старше он, чем ты, детектив Шемец, а день рождения тот же, пятнадцатое августа, так? Да, да, я знаю. Здесь, здесь все документы хранятся. — Он постучал согнутым пальцем по лбу. — Карта Иерихона, детектив Шемец, и карта Тира.
При этом дед ненароком скинул кипу на пол. Нагнувшись, чтобы ее поднять, он осыпал пол пеплом, рухнувшим с одежды.
— Ох, и умный был мальчишка! Лет в восемь-девять он уже читал на иврите, арамейском, еврейско-испанском, латинском, греческом. Самые сложные тексты, самые запутанные, спорные случаи. Уже в этом возрасте он играл в шахматы сильнее, чем я в лучшие свои годы. Поразительная память на записи. Записанную игру он читал только раз и после этого восстанавливал на доске и в голове. Потом Мендель подрос, на игру не оставалось много времени, и он работал с партиями в голове. Наизусть помнил три-четыре сотни партий, которые ему больше нравились.
— То же самое я слышал о Мелеке Гейстике, — вставил Ландсман. — Подобный же склад ума.
— Мелек Гейстик… — скривил губы Цимбалист. — Мелек Гейстик был чокнутый. Он и играл-то не по-человечески, так люди не играют. У Гейстика был настрой гусеницы на листе тутовника. Ему бы жрать да жрать, он играл, чтобы тебя съесть. Грубо играл. Грязно. Подло. А Менделе совсем другой. Он для сестренок игрушки делал, куколок из тряпочек и булавок, кукольный домик из коробки из-под хлопьев. Пальцы в клею, в кармане булавка с кукольной головкой… Я ему огрызки бечевки для волос давал. Восемь сестренок маленьких души в нем не чаяли. Ручная утка за ним бегала, как собачонка. — Уголки губ Цимбалиста поползли вверх. — Верьте или нет, но я однажды устроил матч между Менделем и Мелеком Гейстиком. Ничего сложного, Гейстик всегда в долгах, за деньги сыграл бы и против пьяного медведя. Менделе двенадцать, Гейстику двадцать шесть. Как раз перед тем, как он стал чемпионом в Ленинграде. Они сыграли три партии в задней комнате моего заведения, на Рингельбаум-авеню. Ты помнишь мой тамошний лабаз, Берко. Я предложил Гейстику пять тысяч баксов за матч. Менделе выиграл в первой и в третьей. Вторую он играл черными и свел вничью. Гейстик, конечно, не возражал, чтобы о матче никто не узнал.