Стоящие рядом, перед домом Шпильмана, люди имеют свое мнение. Они его высказывают, они комментируют, критикуют, однако делают это весьма негромко, а тут и вовсе смолкают. Жизнь с воздухом проникает в их легкие, соплями хлюпает в носах, урчит в кишечнике. Жар газового фонаря испаряет снег. Воздух звенит, как несчетные множества микроколокольчиков. И Ландсман ощущает в этом воздухе нечто, заставляющее его руку тянуться к затылку. Да, он торгует энтропией, не верит ни во что, недоверчив по профессии и в силу личной склонности. Небо с его точки зрения — халтурная поделка, Бог — пустое слово, а душа… душа, в лучшем случае, заряд внутренней аккумуляторной батареи. Но за эти три секунды молчания, последовавшего за выкриком Цимбалиста, за именем блудного сына, Ландсману показалось, что нечто парит, трепещет над ними. Порхает, касаясь их невидимым крылом. Возможно, осознание того, что привело этих двух детективов сюда в неурочный час. Или старая сила имени, которым заклинали будущее, имени, воплощавшего их надежды. А может быть, Ландсману просто пора толком отоспаться в отеле, где нет убитых евреев.
Йоселе повернулся к Шмерлю, смял тесто лба своего, придерживая Цимбалиста в двух вершках над крыльцом с безмозглой нежностью сильного и безжалостного самца. Шмерль пробубнил еще что-то, отозвавшееся в невидимых глубинах дома ребе. Он посмотрел вправо, влево, переглянулся с сидящим на крыше музыкантом — на крыше дома ребе всегда сидит человек с полуавтоматической мандолиной — и открыл тяжелую дверь. Йоселе осторожно, даже калоши не шлепнули, поставил старого Цимбалиста на пол, по-отечески потрепал его по щеке.
— Прошу вас, детективы.
Прихожая сплошь деревянная. Стены закрыты панелями, слева ведущая наверх деревянная лестница, пол, потолок — все из какой-то странной узловатой-свилеватой светлой сосны. Вдоль противоположной входу стены вытянулась скамья из такого же дерева, покрытая пурпурной бархатной подушкой, на которой за годы службы этой мебели образовались потертости от регулярных контактов с вербоверскими задницами.
— Прошу уважаемых детективов подождать здесь.
Произнеся эту фразу, Шмерль вместе с Йоселе возвращаются на пост, оставив Ландсмана и Берко под ненавязчивым надзором третьего Рудашевского, прислонившегося к ограждению лестницы.
— Присаживайтесь, профессор, — предложил этот внутренний Рудашевский.
— Спасибо, не хочу, — отказался Цимбалист.
— Вы в порядке, профессор? — поинтересовался Берко, прижав ладонью предплечье деда.
— Гандбольное поле, — высказывается в ответ Цимбалист. — Кто сейчас играет, в гандбол?