– В них можно быть уверенным, моя Жучка, – не спеша говорит он и нежно гладит ее по длинной шерсти.
Часовые приходят на другой день. Старший неуклюже переваливается на цыпочках. В руках у них веревки и пара мешков. Шнарренберг спокойно подходит к ним.
– Я комендант барака, – твердо говорит он. – В нашем помещении псов нет.
Я перевожу.
– Приятель, – бормочет Брюнн, – он совсем не врет! Это сука…
Конвоиры принюхиваются, медленно идут по проходам. Жучка лежит тихо, как мышка, под грудой формы нашего «разъезда». Сердце у меня колотится. Под от волнения скребет в затылке. Сейчас они подойдут к нам, они идут прямо к нашим нарам…
В этот момент у дверей начинается дикий шум. Звуки такие, словно двое дерутся.
– Конвой, конвой! Идите разнимите их! – слышится сразу дюжина голосов.
Часовые бегут на шум, они перепуганы… Но там ничего страшного, ха-ха, просто стоят двое, костерят друг друга на все лады, а в уголках их глаз пляшут искорки смеха.
Часовые уже не возвращаются, сначала толкутся в дверях, потом выходят наружу. Опасность миновала.
– Как, неплохо затеяно? – спрашивают оба драчуна.
Горячие аплодисменты служат ответом парочке, их поднимают на руки и совершают круг почета.
Нет, между нами уже почти нет товарищества, но зато у нас возникло чувство общности заключенных! Друг с другом мы можем быть разобщены, но против врага, против русских, все сплачиваются в одну непоколебимую, монолитную стену.
Жучка снова лежит у меня на коленях. Я беспрестанно глажу ее.
– Видишь, мой зверек? – счастливо спрашиваю я ее. – Даже наши самые отпетые были за тебя! Да, они хорошие парни, наши товарищи, в этом мы снова убедились! Мягкие и добрые сердца. Они только иногда недужат-недужат, и у них возникает сумбур в мозгах…
Я впервые посетил германских офицеров. И решился перейти вниз. Наш старший по чину – седой пехотный капитан по фамилии Миттельберг – говорит отрывисто, лапидарно. Когда я излагаю ему наше положение, он отвечает мне, ясно выразив желание как можно скорее увидеть нас у себя.
– Не следует сдаваться раньше времени! – говорит он. – То, что мы не в состоянии улучшить положение нижних чинов, сильно угнетает нас. Это зависит не от нас, а от международных соглашений, основанных на взаимности.
Я доложил ему о жизни наших людей, попросил так или иначе оказать содействие.
– Каждый месяц мы отчисляем один процент нашего денежного содержания, то есть делаем то, что можем. Я надеюсь, что фрейлейн Брендштрём вскоре вернется, чтобы проверить, все ли в порядке. У нас самих, как вы уже видели, руки связаны. Любое сношение с личным составом строго запрещено и пресекается часовыми.