Зальтин вышел из себя.
– Подумайте, фенрих, – рассказывает он. – Итак, бедняга стучится. «Входите! Что вам угодно?» – спрашивает капитан Козим. «Осмелюсь доложить, комендантом лагеря назначен к господину капитану проживать совместно!» – «Так, – говорит Козим. – Так!.. Тогда для начала как следует раскройте дверь!» Фенрих, сбитый с толку, выполняет приказ. В следующее мгновение Козим размахивается, дает ему такую затрещину, что тот кувырком вылетает из комнаты…
– Этого господинчика следует как-нибудь вдесятером поколотить! – возмущенно восклицает Виндт.
– Но позвольте! – перебивает Меркель. – Офицера…
– Да, – спокойно говорит Виндт, – а также любого, кто защищает подобного «офицера»!
Одним осенним утром мы видим на путях небольшой состав без паровоза. Впереди вагон 2-го класса, за ним шесть-семь вагонов для перевозки скота. Перед дверью в купе стоит большой самовар. Длинная труба его дымится, медь горит на солнце. Перед дверью развевается небольшой флаг, красный крест на белом поле.
– Это Белокурый Ангел! – говорит доктор Бергер. Он оборачивается: – Ребята, приводите все в порядок и одевайтесь в чистое! Явился Белокурый Ангел!
– Кто это, господин лейтенант? – спрашиваю я.
– Разве вы еще не слышали это имя? Ее так называют по всей Сибири. Я имею в виду Эльзу Брендштрём, шведскую делегатку.
– О, – быстро говорю я, – она была у нас!
Около полудня она приходит к нам. Мы все стоим у коек. Хронически небритые побрились, хронически полуодетые надели мундиры. Нигде не видно ни тазиков с грязной водой после стирки, ни развешанных для сушки подштанников. Наша комната от чистоты кажется чужой и неуютной.
Она подходит со стороны нашего капитана, каждому говорит пару слов, спрашивает о наших пожеланиях. Русские офицеры остаются в дверях, держат себя не так, как обычно. Подавая руку Зейдлицу, она неожиданно спрашивает:
– Мы с вами прежде не встречались?
– Конечно, сестра! В Иркутске. – Он слегка улыбается. – Мы обменялись парой добрых слов.
– Да, теперь припоминаю! Тогда я так боялась за вас! Вас наказали?
– Да нет, сестра, наказали не меня, а, видимо, всех! Пару дней спустя под надуманным предлогом нас всех прогнали под шпицрутенами!
– Мне это известно, – тихо говорит она. – Вы все время были в Иркутске?
– Нет, – говорит Зейдлиц и указывает на меня. – Прежде полгода мы были в Тоцком.
– Тоцкое! – вырывается у нее. – Бог мой… – Глаза у нее непроизвольно закрываются, и с лица сходят краски.
– Сестра, – продолжает Зейдлиц, – в верхнем лагере еще двести человек из Тоцкого. Нельзя ли сделать для них что-нибудь помимо положенного? Я думаю, никто как следует не оправился, все после него болеют…