– Если бы только знать, как там на фронте? – вечный его вопрос.
Но мы ничего не знаем, к нам не разрешают посылать никакой почты, ни позволяют подать признаков жизни вовне. Это страх перед возмущением, которое вызвали бы в мире наши весточки. Мы должны исчезнуть, и так, чтобы никто не узнал, каким страшным, нечеловеческим образом исчезнуть…
– Да замолчите вы со своей войной! – восклицает с ясным взором Позек, большей частью находящийся в сознании. – Если человечество до сих пор еще не продвинулось настолько, чтобы какие-либо конфликты или противоречия устранять разумным и ненасильственным способом – то пусть оставит меня в покое со своей техникой и всеми научными достижениями!
Мы все были потрясены этой вспышкой. Шнарренберг пытается вскочить, я оттаскиваю его.
– Оставьте его в покое, ради бога! – хрипло говорю я. – Разве вы не видите?..
Сегодня часовые перед пустой казармой не были выставлены. Я сразу же побежал к доктору Бокхорну.
– Мы должны срочно занять казарму, господин штабс-врач!
Бокхорн отсутствующе кивает.
– Теперь-то до него, чертова азиата, дойдет! – глухо говорит он. – Теперь, когда уже почти поздно!
Я ничего не объясняю.
После полудня перехожу на ту сторону. Все помещение занято. Один больной лежит подле другого на каменном полу. Без одеял, без соломы. Бокхорн распоряжается сломать освободившиеся нары, чтобы положить их хотя бы на доски. С ним остались германский ассистент и двое полковых врачей. Они занимаются больными с утра до вечера. Как не застонать, наблюдая за ними?
Все, кто еще способен ковылять, полные надежд приходят в этот лазарет, ибо весть о его открытии облетела все бараки. Что врачам с ними делать? Они группируют их в легких больных, это такие, кто должен прожить еще несколько дней, тяжелобольных, таких, которые умрут уже через несколько часов. Но имеются и здоровые. У таких только дизентерия и воспаление почек, туберкулез и брюшной тиф. Короче говоря, все, у кого не сыпной тиф или черная оспа, называются здоровыми. Можно ли поступить иначе, когда все переполнено?
К вечеру один из полковых врачей падает без сил.
– Больше нет никаких сил! – кричит германский ассистент.
Доктор Бокхорн обессиленно прислоняется к двери.
– Не безумие ли это? – глухо спрашивает он. – У нас теперь есть отдельный лазарет на четыреста больных, в то время как ежедневно умирает по триста.
Лежу на своей куче тряпья. Почему я не в состоянии плакать? Может, помогло бы… Кто-то дергает меня за руку.
– Позек умирает, фенрих, пошли! – говорит Под.
Я встаю, подхожу к Позеку, опираясь на Пода.