– Сижу тут с самого утра, – мрачно говорит Под. – Льет как из гусенка, одна вода.
– У меня не многим лучше, – отвечаю я. – На час уже нельзя уйти…
– Нельзя ли нам попроситься на работу, юнкер? – спрашивает Под. – Такая чертова бурда совсем испортит мой кишечник. Нам нужна нормальная крестьянская пища – сало, яйца, молоко…
– Да, – говорю я, – ты прав, но как это сделать, Под?
– О, мы просто заявим о себе как о батраках, настоящих крестьянах! Ты пойдешь переводчиком…
– Но никто из нас ничего в этом не смыслит, за исключением тебя!
– Не важно! Я вам покажу все в два счета! В остальном… – Он тяжело вздыхает. – Мне нужно хотя бы одним глазком снова взглянуть на зерно, скот и поля, парень… Я с удовольствием готов работать за всех вас!
– Да, – тихо говорю я и встаю, – попробуем, Под! Я сегодня же заявлю.
Когда мы разузнаем, каково в деревне у крестьян, один австриец рассказывает нам, что батрачить в основном неплохо, лишь в крупных хозяйствах ужасно.
– Я был в одном княжеском поместье, где хуже, чем в свинцовых рудниках, – говорит он. – Нас кормили как собак, пока мы не возмутились. А когда после этого нас отправили обратно в лагерь, те не хотели нас принимать. Ведь они передавали здоровых, говорили они. Хуже всего были побои… Когда кто-нибудь от истощения больше не мог работать, его секли, пока он не истекал кровью… И когда тот терял сознание, ждали, пока он придет в сознание, чтобы продолжить… Но, говорят, – заключил он, – у мелких крестьян иногда бывает как дома…
Мы вызываемся всемером: Под, Брюнн, Бланк, Баварец, Головастик. Оба баварца – крестьянские сыновья и полны энтузиазма, с тех пор как узнали о планах. Я охотно включил их в список, когда те об этом попросили. Теперь хоть будут люди, которые действительно что-то умеют.
Через 14 дней приходит решение. Оно звучит замечательно. Земская управа определяет нас в Голоустное, деревню на западном берегу Байкала, севернее Иркутска. Мы уже ждем отправления, когда у Бланка поднимается высокая температура. Мы вынуждены отказаться от его участия и передаем его на попечение одногодичников, симпатичных людей, которые обещают нам как следует заботиться о нем. О Шнарренберге в качестве замены не может быть и речи. Зейдлиц, что мы прекрасно понимаем, желает остаться при нем надежной поддержкой и прикрытием.
При таком осложнении ко мне обращается Майский Жук – франтоватый берлинец.
– Скажите, а не могу ли я с вами за больного? Я однажды уже жил на крестьянском дворе, вел все хозяйство и могу вас кое от чего освободить. Я прошу еще и потому, – вполголоса добавляет он, – что в лагере легко найти, а кое-кто тут меня разыскивает…