— Она молодец, что ушла от этого ублюдка, — сердито сказал Ру. — То, что он творил… — Он вдруг смешался, стал без причины вертеть, двигать чашку по прилавку. — Такой человек не заслуживает жены, — наконец пробормотал он.
— Что ты собираешься делать? — спросила я.
— А что тут сделаешь? — прозаично заметил Ру, пожимая плечами. — Мускат будет все отрицать. Полиции на это плевать. Да я предпочел бы и не вмешивать полицию, — признался он. Должно быть, некоторые факты его биографии лучше не ворошить.
Как бы то ни было, Жозефина с той поры перестала чураться Ру, приносит ему шоколад и печенье, когда он делает перерыв в работе, и я часто слышу, как они смеются. На ее лице больше не появляется испуганное рассеянное выражение, она стала тщательнее следить за своей внешностью, а сегодня утром даже объявила, что намерена забрать из кафе свои вещи.
— Давай я схожу с тобой, — предложила я.
Жозефина мотнула головой.
— Сама управлюсь. — Вид у нее счастливый, она в восторге от собственного решения. — К тому же, если я не посмотрю в лицо Полю… — Она умолкла и смущенно потупилась. — Просто я подумала, что нужно сходить, вот и все. — В ее раскрасневшемся лице непреклонность. — У меня там книги, одежда… Я хочу забрать их, пока Поль все не выкинул.
Я кивнула.
— Когда пойдешь?
— В воскресенье, — не колеблясь ответила она. — Он будет в церкви. Если повезет, вообще с ним не встречусь. Я ведь ненадолго. Туда и обратно.
Я пристально посмотрела на нее.
— Ты уверена, что тебе не нужны провожатые?
Жозефина качнула головой:
— Уверена.
Чопорность на ее лице вызвала у меня улыбку, но я поняла, что она имела в виду. Кафе — его территория, их территория, где каждый уголок, каждая вещь хранят неизгладимый отпечаток их совместной жизни. Мне там не место.
— Ничего со мной не случится, — улыбнулась она. — Я знаю, как с ним обходиться, Вианн. Раньше же получалось.
— Надеюсь, до этого не дойдет.
— Не дойдет. — Она вдруг взяла меня за руку, будто успокаивая мои страхи. — Обещаю.
23 марта. Вербное воскресенье
Колокольный звон глухо разбивается о беленые стены жилых домов и магазинов. Резонируют даже булыжники мостовой, гудят монотонно под подошвами моих ботинок. Нарсисс принес r атеаих — скрещенные веточки, которые я раздам прихожанам в конце богослужения. Они их будут хранить всю Страстную неделю — кто на груди, кто на каминных полках, кто у кровати. Тебе, pere, я тоже принесу веточку. И свечу зажгу у твоей кровати. Не вижу причин лишать тебя праздника. Медсестры и сиделки смотрят на меня с плохо скрываемой иронией. Только страх и уважение к моей сутане удерживают их от открытого зубоскальства. Их нарумяненные кукольные лица едва не лопаются от затаенного смеха, их девчачьи голоса то и дело взмывают в коридоре, но из-за удаленности и больничной акустики я с трудом разбираю слова: