Муската в церкви нет. Я даже заглянул в сад, думая, что, может быть, он ждет меня там, хотя и сам с трудом это верил. В саду его тоже не оказалось. Наверно, он заболел, решил я. Только серьезная болезнь может помешать ревностному прихожанину прийти на богослужение в Вербное воскресенье. Я переоделся в ризнице, сменив церемониальное облачение на повседневную сутану, убрал под замок потир и ритуальное серебро. В твое время, pere, подобные меры предосторожности были ни к чему, но в нынешнюю смутную пору никому нельзя доверять. Бродяги и цыгане, как, впрочем, и кое-кто из наших горожан, ради звонкой монеты не убоятся и вечного проклятия.
Быстрым шагом я направился к Мароду. Последнюю неделю Мускат избегает общения, и я встречал его только мимоходом. Вид у него нездоровый: лицо одутловатое, плечи опущены, как у озлобленного кающегося грешника, глаза прячутся под вспухшими веками. Теперь мало кто наведывается в его кафе, — возможно, людей отпугивают его изможденный облик и вспыльчивый нрав. В пятницу я сам к нему пришел. Бар почти пуст, с уходом Жозефины пол ни разу не подметали, под ногами валяются окурки и фантики, на столах — пустые стаканы, под стеклом витрины — несколько жалких бутербродов и сморщенный кусок чего-то красноватого, должно быть пиццы. Рядом, под грязной пивной кружкой, стопка листовок Каролины. Сквозь зловоние сигарет «Голуаз» пробиваются смердящие запахи блевотины и плесени.
Мускат был пьян.
— А, это вы. — Тон у него мрачный, почти агрессивный. — Пришли сказать, чтобы я подставил другую щеку, так, что ли? — Он затянулся зажатой между зубами обслюнявленной сигаретой. — Что ж, радуйтесь. Уж сколько дней близко к этой сучке не подхожу.
Я покачал головой.
— Не будь таким ожесточенным.
— У себя в кафе я сам хозяин своему настроению, — воинственно прошепелявил Мускат. — Это ведь мой бар, верно, pere? Надеюсь, вы не собираетесь и мое заведение преподнести ей на тарелочке?
Я сказал ему, что мне понятны его чувства. Он сделал очередную затяжку и, смеясь, кашлянул мне в лицо пивным перегаром.
— Это хорошо, pere. — Изо рта его несет горячим смрадом, как из пасти зверя. — Очень хорошо. Конечно, понятны. Как же не понятны? Своими-то яйцами пожертвовали ради церкви. А теперь хотите, чтобы и я последовал вашему примеру.
— Ты пьян, Мускат, — рассердился я.
— Верно подмечено, — прорычал он. — Как вы все замечаете! — Он взмахнул сигаретой, показывая вокруг себя. — Вот, пусть пришла бы полюбовалась, во что превратилось кафе из-за нее. Для полного счастья. Радуется, что погубила меня… — Мускат едва не плакал пьяными слезами от жалости к себе, — …что разрушила наш брак, выставила меня на всеобщее посмешище… — Он издал хрюкающий звук — то ли всхлипнул, то ли отрыгнул. — Разбила мне