— Так же, как и твоим соратникам, — вздохнула она. — Они идут лишь потому, что не желают расставаться с тобой, потому что любят тебя! — с этими словами дева повернулась и скрылась в ночи.
Солнце еще не поднялось над горными кряжами востока, а Арагорн уже был готов к отъезду. Серая Дружина сидела в седлах и ее вождь сам собирался вскочить на коня, когда появилась Эйовин. На сей раз она была в доспехах, на поясе — меч, в руках — кубок. По роханскому обычаю она отпила глоток, желая уходящим удачи, и подала кубок Арагорну.
— Прощай, княжна Рохана, — молвил тот, пригубив вина. — Я пью за счастье Дома Эйорла и всего твоего народа. Передай брату: мы еще встретимся с ним, пройдя сквозь тени.
Леголас и Гимли, восхищавшиеся горделивым самообладанием красавицы, с удивлением заметили подступившие к ее глазам слезы.
— Так ты не возьмешь меня с собой? — спросила она.
— Нет, — решительно отвечал Арагорн. — Я не могу сделать это без согласия короля и твоего брата. Они не вернутся до завтрашнего дня, а мне дорог каждый час, каждая минута. Прощай!
— Прошу тебя! — воскликнула девушка, упав на колени.
— Нет! — повторил Арагорн.
Он бережно поднял ее, поцеловал ей руку, вскочил в седло и, не оглядываясь, поскакал прочь. Лишь ехавшие рядом с ним видели, что в глазах его стояла боль.
Бессильно уронив руки, Эйовин провожала его взглядом, пока отряд не скрылся в мрачной тени Горы Призраков, где находились Врата Мертвых. Потом она повернулась и, спотыкаясь, будто слепая, вернулась в свое жилище. Никто в лагере не видел этого прощания, а когда поутру люди узнали, что странные чужаки ушли, многие вздохнули с облегчением.
— И без того времена нелегкие, — говорили некоторые. — Не нужны нам здесь ни эльфы, ни те, которые им сродни. Приспичило им во мрак, пусть и идут, а нас оставят в покое.
Дружина скакала в сером сумраке, ибо солнце еще не поднялось над черневшим впереди горным кряжем. Чем дальше продвигались меж обрамлявшими подступы к Темной Двери древними стоячими камнями, тем чаще сердца сковывал необъяснимый страх. Наконец оказались в лощине, поросшей черными деревьями, от вида которых поежился даже Леголас. Прямо на пути, словно перст судьбы, высилась мрачная скала.
— У меня кровь стынет в жилах, — пробормотал Гимли. Остальные промолчали. Голос гнома прозвучал глухо, как будто слова поглотила устилавшая землю черная хвоя. Кони артачились, и чтобы обойти испускавшую леденящие волны ужаса скалу, всадникам пришлось спешиться и взять животных под уздцы. За скалой ущелье упиралось в отвесную каменную стену, посреди которой, словно отверстый зев самой ночи, зияла Темная Дверь. Над широкой аркой были высечены смутно различимые изображения, а от самого черного провала веяло таким страхом, что люди невольно остановились. Но Леголас оставался совершенно спокойным — тени умерших ничуть его не пугали.