Эта мысль несколько развеяла мрачность Макрона, хотя он и сознавал всю невозможность ее воплощения в жизнь. Хлыщ как-никак был корешком самого императора, такого не урезонишь. Что бы он, на хрен, ни выкинул, ты знай молчи и терпи. Правда, Катон не молчит, он рос во дворце, ему все приколы по барабану. Он их выслушивает, улыбаясь, и сам не лезет за словом в карман. А вот Макрон взял за правило не приближаться в дороге к носилкам, хотя другой на его месте так и терся бы около них. Он даже на привалах теперь демонстрировал свою занятость, тщательно проверяя солдатское снаряжение. Легионеры, похоже, воспринимали эти порывы дисциплинарного рвения с пониманием и лишь пожимали плечами, когда их центурион в десятый раз принимался деловито подтягивать ничуть не ослабшие пряжки и ремешки.
К исходу третьих суток пути Макрон подсчитал, что, встав до рассвета, прибавив шагу и увеличив длительность перехода, центурия может уже к завтрашней ночи оказаться в Гесориакуме, то есть днем раньше, чем предполагалось.
— Очень хорошо, центурион, — одобрительно кивнул Нарцисс. — Прибытие в темноте привлечет к нам меньше внимания, что в существующих обстоятельствах просто подарок.
Катон и Макрон переглянулись. Пресловутые существующие обстоятельства до сих пор оставались для них загадкой, ибо Нарцисс за все три дня их совместного пребывания так и не удосужился пояснить, что он имеет в виду, а Макрон был слишком хорошим солдатом, чтобы пускаться в лобовые расспросы. Вот и теперь он смолчал, но, решив применить более тонкую тактику, поднял кувшин и с вымученной улыбкой спросил:
— Не угодно ли еще вина?
На сей раз переглянулись Катон и Нарцисс. Нарцисс рассмеялся.
— Да, пожалуй, центурион. Я не прочь выпить за хорошую новость. Но боюсь, этого все же не хватит, чтобы развязать мне язык.
Краску, залившую лицо хитреца, не могли скрыть даже красноватые отблески пламени.
Ночи все еще были прохладными, а потому жар костра и горячая пища воспринимались с особенным удовольствием. Центурию снабдили в дорогу лучшими съестными припасами из тех, что имелись у легионного интенданта. Правда, серебряные тарелки, в которых аппетитно дымилась густая похлебка из оленины, принадлежали Нарциссу, так же как и серебряные кубки, вынутые из недр его сундуков. Макрон умял двойную порцию варева и облизал губы, прежде чем вытереть их тыльной стороной волосатой руки, затем опрокинул в глотку остатки вина и снова наполнил свой кубок.
— Приятно видеть человека, столь увлеченно расправляющегося с едой, — заметил Нарцисс. — Даже если она груба и приготовлена в спешке. Должен сказать, что, деля с вами тяготы путешествия по необжитой, необустроенной Галлии, я едва ли не начинаю чувствовать себя одним из вас.