— Хвораю все... — проскрипел Евстигнеич с болезненной хрипотцой в голосе на вежливый вопрос посетителя о здоровье. — Ономеднесь вот бок прострелило, с неделю лежал, а ноне в грудях чевой-то теснит и на глотку хворь перекинулась.
— Лечиться надо, Яков Евстигнеевич!
— Пробовал, уж по-всякому пробовал. И мяту-то пил, и над чугуном с вареной картошкой сидел, и редьку черную тертую ко грудям старуха прикладывала, и салом гусиным глотку-то мазал, и так и далее, — ничего не помогает, нет!..
— А антибиотики — тетрациклин, сульфадимезин — пробовали принимать?
— Это чево такое?.. А-а, нет, мы ихнее не пользуем, у нас свое.
— Хозяйки я что-то вашей не вижу. Где она?
— В церкву за Волгу ушла. Яблошный спас ноне.
Петр Петрович посчитал удобным начать разговор, ради которого и пришел, но Евстигнеич вдруг осведомился:
— А как здоровье у твоёй-то мамаши?.. Получшело, говоришь? Ну-ну, вот и слава богу, а то, я слыхал, совсем уж была плоха... Ты вот что, ты не забудь, накажи-ко ей, как от меня-то придешь: должком, мол, однем старинным Яков Евстигнеич антиресовался, об должке, мол, спрашивает. По весне ишо брала, а посля, как захворала, да так и запамятовала, видно.
Петр Петрович обещал напомнить обязательно, но счел нужным поинтересоваться, в чем заключается тот должок.
— А уж это она сама знает, — холодно заявил старик.
Пора, пора уже было приступать к делу. Но опять — не успел Петр Петрович раскрыть рта, как Евстигнеич перешел на покойного отца. Похвалил, что мужик работящий был, золотые руки мастеровой — и столяр, и маляр, и стекольщик, и плотник, и так и далее, «да только вот нос-от был у ево говённой, больно уж большое пристрастие к винцу упокойничек имел».
Обливаясь горячим потом, расстегнув воротник сорочки, Петр Петрович сидел и тоскливо ждал, когда старик наконец-то выговорится.
А того опять понесло. С родителей перекинулся на самого Петра Петровича, принялся выспрашивать, какую он должность в Москве занимает и много ли получает жалованья. Подивился, услышав, долго качал головой. Потом спросил, откуда и чья у него жена, кто ее родители, живы ли, работает ли она — или он посадил ее себе на шею и держит дома.
— Избаловали ноне баб! — сокрушенно молвил Евстигнеич, услышав от Лямина, что жена его не работает.
Петр Петрович полагал, что все это неуемное и неумное стариковское любопытство вызвано единственно скукой и одиночеством, но Евстигнеич тут же рассеял его предположения.
— Вот хоть и ученые вы люди, — начал он исподволь, — а ни жен, ни деток своих не умеете в строгости воспитывать, в страхе их содержать. Вот и детки поэтому отчаюги у вас, разбойниками растут...