— Спасибо, ничего не надо, тетя Поля, милая!
— Ну скажешь там, если что...
Какая все же она чудесная женщина! Кто, казалось бы, мы для нее? Так, постояльцы, случайные люди, никакой от нас ей корысти. А она и молока Валерке принесет, и нянчится с ним, и деньжонками нас, случается, выручит, хоть нередко сама перебивается с хлеба на квас. Огурцов соленых, капусты, картошки притащит. Чего вам, скажет, с базара-то все носить! Там ведь оно денег стоит, а у меня все свое, некупленное...
Ушла тетя Поля. А супруга берет со стола и протягивает мне какую-то бумажонку зелененькую.
Развернул — три рубля.
— Это Каля велела тебе передать. Сказала, в благодарность за вчерашнее.
Наверно, я и действительно слишком ослаб, потому как не было сил даже взорваться по-настоящему. Швырнул я эту самую трешку, швырнул и сказал жене, чтобы вернула тут же, иначе я встану с постели и пойду к этой Кале сам.
Зинаида перепугалась, стала меня успокаивать. Даже терла виски нашатырем, потому как мне снова сделалось плохо. Схватила пальтишко свое — и к Кале.
— ...Знаешь, что она мне сказала? — спросила, вернувшись, жена. — Если, слышь, этой суммы ему показалось мало, то пусть не обижается: больше я дать не могу.
Я промолчал. Не хочу я снова расстраиваться, выходить из себя.
— А зря ты ее, эту Калю, спасал, — не удержалась жена. — Уж пусть бы давил ее тот бандит, пропади она пропадом!
— Не надо быть злой, — говорю я жене. — Зло не украшает никого, а тем более женщину.
Перед обедом в комнату к нам с блюдом соленой капусты в одной руке и с бидоном в другой вбежала Светка, младшая дочь тети Поли. Возле порога остановилась, похлопала белыми, как мотыльки, ресницами и протянула ношу жене:
— Это вам, теть Зин...
— Да мы же ведь не просили!
— Ну, я не знаю... — смутилась Светка. — Мама сказала, поди отнеси.
— А в бидоне что?
— Эти, как их... моченые яблоки.
— Спасибо, Светик. Маме спасибо передай!
Девчонка убежала.
На ней скафандром сидел старый материн ватник, рукава которого были много длиннее ее рук. На голове старая шапка-ушанка, из-под которой хвостиками торчали две жалкие беленькие косички, на ногах разбитые валенки с обтрепанными голенищами. Да и вся-то была она худая и тоненькая. Восковое, в реденьких конопушках лицо, жидкие бровки, чуть вздернутый носик, широкий рот... Заморыш, вылитый лягушонок.
Валентина, старшая, та успела уж налиться девичьей силой, ходила вальяжная, томная. Не девка — готовый товар. Зеленоватые, с поволокой, глаза ее скользили по окружающим, не замечая их, а были обращены в себя, будто вглядывались там в нечто такое, что владелица их открыла в себе лишь недавно и не успела еще рассмотреть. Одеваться она норовила по моде, потому как невестилась, — у нее был жених. Светка еще училась в восьмом, а Валентина уже работала, приносила в дом деньги, и потому все внимание свое тетя Поля сейчас отдавала старшей, замуж готовила ее так, чтобы перед людьми не было совестно.