...В дверь постучали.
— Войдите!
Киндинов, кончив массировать руку, стал спешно натягивать гимнастерку.
На пороге показался Пориков. Лихо кинув сжатый кулак к пилотке, распуская пальцы у самого виска, заявил, что просит у старшего лейтенанта разрешения дополнить свои показания.
Пориков шел к особисту в надежде, что тот обязательно сдержит свое обещание. Сейчас он, сержант, расскажет ему про сапожника — и сразу пойдет на КП. Придет и попросит ротного заменить его кем-то, потому что он больше таскаться за особистом не в силах.
Уполномоченный же, выслушав писаря, все решил по-иному, заявив, что сейчас они оба пойдут на триста вторую.
Это опять тащиться без малого семь километров, прийти — и снова сидеть и чего-то ждать. И опять этот вежливый голос... Уж хоть вспылил бы, что ли! Уж лучше бы наорал.
Может, Пориков и взорвался бы, но увидел руку уполномоченного, перебитую пулей, и словно в нем что-то перевернулось. С этих пор он стал по-иному смотреть на старшего лейтенанта. И появилось какое-то чувство вины перед ним.
...На триста вторую пришли они к вечеру. Поужинали и остались там ночевать.
Всю ночь не спал, проворочался писарь. Мешал перестук вагонных колес. А еще бередили душу гудки паровозов, напоминая о дальней дороге, о доме, об Ане, о близком конце войны.
Утром сержант не вскочил по команде «подъем», а остался под одеялом, на правах гостя добирая недоспанные за ночь часы. Разбудили команды. За окном кто-то зычным, хорошо отработанным голосом гаркал: «На пле... чо!», «К нно... ип!», «По подразделениям — делай... Рраз!» В кальсонах и бязевой нижней рубахе Пориков потянулся к окошку.
На небольшом, плотно убитом солдатскими сапогами плацу расчет триста второй занимался строевой подготовкой — отрабатывали приемы с оружием. Командовал и показывал сам старший сержант Косых, сибиряк с худощавым мосластым лицом. Винтовка в клешнятых его руках крутилась веретеном, казалась детской игрушкой. Весь скрученный из сухожилий и мускулов, он был чуть клещеног, но этот его недостаток скрадывала великолепная строевая выправка. Пилотка — ровно на два пальца от бровей, коротковатая гимнастерка плотно обтягивала крутую широкую грудь и впалый живот, а сзади торчала из-под ремня «петушком», была согнана в складки.
Пориков глянул на висевшее на стене расписание занятий, которое каждые десять дней писал он своею рукою под диктовку ротного, а затем отвозил в штаб полка утверждать. На сегодня, восьмое мая, там значилось: «8.00—10.00 — строевая подготовка, отработка с расчетом приемов с оружием».