Впрочем, приятное путешествие через половину страны особо и не запомнилось. Мы спали, ели, опять спали, смотрели в окно и отдыхали, наслаждаясь каждой минутой безделья. Погода была отличная, отчего окна во всём вагоне, как и во всём эшелоне, были опущены и мы гроздьями торчали и висели в них, весело перекидываясь озорными словами с девушками, когда поезд медленно проезжал вдоль станций.
Как то глубокой ночью, на крупной узловой станции, на соседнем с нашим эшелоном пути, остановился эшелон с призывниками, ехавшими к месту службы. Открытое окно нашего купе оказалось напротив такого же открытого окна призывников, откуда сразу же высунулось несколько подстриженных под ноль голов.
— Парни, куда вас гонят?
— Да вот говорят, что в какую то учебку на Урале….
— Оооо, а мы вот только что с учебки и тоже с Урала… Сержанты и едем служить в Германию, — тут же похвастались мы.
— Ну, как там? Говорят концлагерь….
— Да ничего. Тяжело, конечно по первости, но жить можно. Главное слушайтесь сержантов и сами башкой думайте. Если на гражданке нормальными парнями были, то в учебке не пропадёте. Не вы первые, не вы и последние… Не сссыте ребята. Лучше скажите как у вас с домашней жратвой.
— Спасибо за совет, а жратвы у нас навалом. Родичи…., тут насовали. Держите.
И в наши руки сначала попал целиком жареный гусь, с аппетитно прожаренной корочкой, потом полетела колбаса, курицы, яйца целые и мятые, опять несколько куриц, конфеты, даже пару плиток шоколада, сигареты. Соседний вагон суетился и к нам в окно летели всё новые и новые порции жратвы. К сожалению, свистнул наш тепловоз и провожаемые благодарным криками мы двинулись дальше.
К вечеру четвёртого дня, подъехали к Бресту. Эшелон медленно и тягуче, слегка постукивая на стыках, тянулся вдоль редких домишек окраины города. Притихшие от понимания, что через несколько часов пересечём границу чужого государства, где всё будет чужое, где на тебя ложится персональная ответственность за защиту своего государства, за поддержку в твоём лице авторитета Советской страны, Советского человека, заставила нас по другому смотреть на окрестности, медленно проплывающие за окном.
Но молодость и безбашенность берёт своё. Недолго мы были в таком серьёзном раздумье. Наш, медленно ползущий вагон, поравнялся с пожилым мужиком, с муравьиным упорством и старанием тащившим вдоль железнодорожной насыпи три длинные доски. Мужик их наверняка где то украл, а по тому взмыленному виду и состоянию в котором был, украл он их достаточно далеко. Но мужик упорно тащил добычу, не собираясь останавливаться на перекур, лишь косясь глазами на наш состав и на сержантов молча глядевших на него из открытых окон.