Работаю на Раймонду Галле, которая торгует свежими овощами и фруктами на рынках, и на ее брата, Жожо, неотесанного дылду и здоровенного горлопана, — тот торгует рыбой. Раймонда пронюхала про эту шампиньонную жилу, экспериментальное их выращивание, производят их мало, едва хватает на нескольких привилегированных заказчиков, среди которых Раймонда. Вырастают шампиньоны удивительные, попадаются такие здоровые, как развесистые подберезовики, цвета кофе с молоком или шоколада, благоухающие, вкусные. Карабкаюсь я туда три раза в неделю, во второй половине, с телегой, привязанной к заднице, как кастрюлька к хвосту собаки. Шесть километров всего, но десять обратно, так как приходится делать объезд через Мальтурне, чтобы заплатить пошлину за въезд в черту города. А от Мальтап до улицы Тьер, по бульвару Эльзас-Лотарингии и Страсбургскому выходит пять здоровенных километров подъема, который тычется прямо в небо, с двумястами кило бесценных этих шампиньонов в телеге. Говорю я не чтобы меня жалели, на самом-то деле мне нравилось — ведь было же спортивно чертовски, и улица передо мной — вся моя, ни одного драндулета, пустыня, сжимал я зубы, думал о разных вещах, о штучках, которые прочитал, а когда взбирался туда, наверх, ветер хлестал вовсю, нагружал я корзины, сразу отчаливал, чтобы успеть уплатить въездную пошлину, на спуске напрягался, чтобы удерживать, и подкатывал иногда тютелька в тютельку, здорово было!
Каждое утро — рынок. Все погружалось на эту телегу: товары для рыбника и для овощника, весы, инструмент, Франсуа запрягался в оглобли, ярмо на грудь, и — вперед! Семья Галле подталкивала сзади, не слишком-то напрягаясь.
* * *
Рынки, — какое прекрасное ремесло! За исключением, правда, того, что приходится отчаливать спозаранку, а этого я не люблю. Аврора с грязными перстами>{84} — мне не сестра. Зимой, в пять часов — темная ночь и холод самый холодный — подваливаю к складу Раймонды, гаражу, который она арендовала во дворе Пьянетти, на улице Тьер, за местной танцулькой. Здесь, при свете карбидной лампы, обливавшей наши физиономии трупной синевой, мы с Раймондой готовим товар. Вот, к примеру, залежалась партия брокколи, которые принялись гнить, поганки. Разило аж так, что ноздри лущились, да к тому же еще и грело, — настоящий урок биологии. Было совсем тепло в этом камбузе. Погружаешь руки в массу гниющих брокколи, — градусов сорок пять, не меньше! И вот, присев на корточки в этом парнике, мы сортировали, выбирая не слишком прогнившие, старались спасти их как можно больше; отмывали, Раймонда перевязывала их в маленькие пучки — пойдет для улицы Мишель. А заодно рассчитывала, почем она их сбагрит, чтобы возместить недостачу от пропажи гнили и все эти неприятности ей на голову, жаль, что горю цены нет! Я исподлобья глазел у нее промеж ляжек, были они у нее длинные, жилистые, суховатые небось, но мечту мою и это устраивало. Когда я теперь вспоминаю об этом, сдается, что она наверняка и сама была не без лукавства, но я бы никогда не осмелился даже подумать о том, чтобы она специально, а все-таки были у нее глаза завидущие на мужиков, жена военнопленного, расфуфыренная, губная помада и черные шелковые чулки, с белоснежной ляжкой там, в глубине, ой-ой-ой…