Проверим стойку. Носки внутрь, — пружинно стоять на носках. Задняя нога полусогнута, вес на ней целиком. Голова защищена перчатками. Спина колесом, грудь вогнута, левое плечо — перед лицом. Ни одной трещины. Крепость. Чуть-чуть подпрыгиваю, не раздвигая рук. Верчусь вокруг него, чтобы проверить, как он работает ногами. Плохо работает. Стоит полностью на ступнях. Крутится вокруг себя шагами, а не прыжками. Делаю сразу прыжок вправо, значит, к его левой, — так я и думал, — щека настежь. Пробую слева, и сам не верю, быть не может, боксер ведь, бросаю короткий прямой, небось он его не примет, было бы слишком просто… Но он его принял! Прямо в морду, старик! В щеку, со стороны, он теряет равновесие, делает три шага, чтобы удержаться, как крабы. А я — как мудозвон. Надо было бы мне продолжить, удвоить с левой, а потом, шмяк, правой. Тебя бы на мое место! Запустил я свой первый удар — он так и причалил. Точно, как я задумал! Первый мой свинг! Зал ревет. Рев огромный, страшенный, как шторм в скалах.
Но тут он обиделся, — пошло труднее. Рванулся он на меня, — пришлось парировать, спрятаться за перчатки. Тогда этот гул шторма растет, растет, на этот раз против меня… Думал, что будет страшно. Но нет, вовсе нет. Я разозлился. Стал выкладываться. И видел, как удары доходят, медленно, медленно, у меня в десять раз больше времени, чтобы парировать и рассчитать, как я ему влеплю ответный, точно наметить место… Даже смотрел в глаза, не отрывал от них взгляда, я видел его мысли в тот самый момент, когда он их думал, я думал вместе с ним, до него… Какая чудо-игра!
Ничто так не утомляет, как молотить кулаками. Через минуту я задыхался, сердце мое так и хотело выпрыгнуть через зияющий рот, грудь жгло, руки отяжелели, я посылал свои удары замедленно… А этот проклятый гонг все никак не звонит!
Бой был тяжелым, и победу присудили мне. По очкам. Выдержал все три раунда. Некоторые зрители были не согласны, наверняка приятели того парня, он был ведь там в своей вотчине. Возмущенный таким подходом, я обращаюсь к трибунам: «Спускайтесь сюда, разберемся!» Скандал. Вопли. Судьи грозятся меня дисквалифицировать. Маленький Жан облаял меня потом в раздевалке. Оказывается, так не делают. Как скажешь.
Жан-Жан, Роже, Бубуль и другие выступали против своих мужиков, а потом мы вернулись домой, я весь довольный, — гора с плеч!
* * *
Холод был жуткий. Роже, которому больше нечего было делать, отправился вместе со мной за шампиньонами. И слава богу! Убийственная наледь полирует шоссе, на ногах не устоять, а надо еще удерживать эту проклятую телегу, которая скользит на железных своих ободах, — колесам крутиться не надо. Один из нас всегда на брюхе, если не оба. Ладно. В конце концов возводим телегу на самый верх плоскогорья Аврон. Нагружаем. А теперь — спуск штопором до Мальтап. Плачу за въезд. Ночь уже наступила совсем, а вместе с ней и туман, — хоть ложкой хлебай. Ног не видно. Длинный прямой спуск устремляется в небытие, размеченный грустными фонариками, затянутыми синим, очень красивая картина, типа подожди минутку, я сейчас выброшусь из окна. Придется осилить такое?