А он жалким тоном:
— Оставил я ее в тюряге. Забыл, в общем.
В конце концов все обошлось, — мы дали себя хорошенько облаять. Спешим наверстать колонну, пока они обыскивают ферму с белым забором. Я начинаю понимать, почему они такие нервные. Это «отряд по зачистке», они не должны за собой оставлять никого. Само собой, чем больше мешкающих плетутся вдали от колонны, тем больше у них самих перья подгузка почти под рукой у красного авангарда. Думаю, что эсэсовцу есть от чего быть нервозным.
Остановиться бы перекусить, — но, куда там! Кому уж очень есть хочется, идет и выхватывает картофелину из кастрюльки, которая поочередно болтается то на шее Поло, то на моей, и ест ее на ходу. Вот и Пазевальк, городок красивый, чуть суровый, какими они здесь бывают. Ни одного солдапера, ни одной пушечной батареи. Переходим через мост. Вода отсвечивает под солнцем. Почти сразу же после Пазевалька дорога раздваивается. На север или на юг? А ну-ка, ну-ка… Галифе разворачивает карту. Мы разлеглись на совсем свежей травке, пожевывая нежные стебельки, полные сладкого сока… Небо разрывается адским грохотом. Два самолетика чешут прямо на нас. Под крыльями — дерзкие красные звезды. Мы не выдерживаем. Подпрыгиваем, машем руками, орем: «Ура!», «Привет, братцы!», «Да здравствует Сталин!», «Молодцы, ребята!». Черт знает что! Просто хотим показать, что рады их видеть.
Ра-та-та-та… Ух, черти! Они — уж точно, как итальяшки! Все, залегай! Ищу Марию, чтобы забросить ее в кювет, а она тянет меня за ногу, она уже там. Ну чего же ты ждешь, черт тебя забери, не видишь разве, они стреляют? Я припадаю к земле рядом с ней, с чемоданами на затылке. Эти там два козла делают два захода — пули хлещут по веткам над нашими головами — и потом исчезают. Позабавились заодно, в общем. Солдаты — большие дети.
Поднимаемся. Никто не ранен. Мария меня песочит, но я-то знаю, это просто потому, что сама испугалась, — это реакция, я на нее не в обиде. Чувствую себя очень спокойным, очень сильным. Большим защитником. Во всяком случае, бросаем лопаты в канаве, — ну и хрен с ними!
Опять догоняют все те же эсэсовцы. Офицер вдет прямо к Галифе, отводит его в сторонку, лопочет прямо в ноздри. Похоже, дает ему серьезную нахлобучку. Галифе говорит: «Яволь, будет сделано, герр Растакойский-фюрер», — щелкает каблуками, эсэсовец делает знак остальным, и они удаляются во все педали.
Они удаляются… Но это значит… Это значит, за нами больше никого не осталось! Между Красной армией и нами больше никого нет! Эти ребята в конце концов перебздели, и страх оказался сильнее, чем дисциплина, они драпанули на Запад, эти высокомерные, пилят они на своих великах к жвачке, к молочному шоколаду! Пригни голову, гордый эсэсовец, — сойдешь за велогонщика!