Каждый всплеск озарялся бледным фосфорическим светом, и было непонятно – то ли это свечение воды, то ли отражение береговых огней.
– Интересно, видно ли что-нибудь под водой, – сказал Кашин, – Я нырну, посмотрю. Не возражаешь?
Он полагал, что обязательно увидит ее, и греб к ней в черном гулком мраке с нарастающим волнением, будто погрузившись в собственную тьму. Но вместо тела Иветты он различил лишь машущие разорванные блики.
– Ничего не видно, – вынырнув, разочаровано сказал он.
У Иветты было спокойно-лукавое лицо.
– Плечи мерзнут, – сказала она. – Поплыли назад.
– Подожди, я согрею, – сказал он. – А то еще судорога схватит.
– Ты плохо знаешь физиологию, – сказала она, но не уклонилась, когда он стал растирать ее гладкую русалочьи-прохладную кожу.
– Ты меня топишь, – как-то вяло, уступчиво добавила она, словно не возражала против происходящего.
– Прости!
Он погрузился с головой в воду, коснулся ладонями ее ускользающих обнаженных бедер, толкнул от себя вверх, к берегу.
– Сам не утони, – услышал он, вынырнув, и понял эту реплику как поощрение своих действий.
– Постараюсь. Только я тоже мерзну, – сказал он. – Поможешь?
– Пожалуйста...
Они уже ступили на дно, выпрямились – воды было по пояс. Иветта положила ему руку на плечо и ее пальцы словно нехотя пробежались по его лопаткам и заскользили вниз.
– Помру от удовольствия, – пробормотал он.
Но она уже убрала руку.
Вернулись к дому, сели, закурили, но, на сей раз, разговор не клеился. Молчавшая, что для нее было необычно, Люда, извинившись, как-то слишком явно заторопилась к сыну, и они остались одни.
– Она что, на нас обиделась? – на всякий случай спросил Кашин.
– А что, ты давал ей повод? – в тон ему насмешливо протянула Иветта.
– Никакого! – торжественно сказал Кашин.
– Есть женщины, которые считают, что все мужчины принадлежат им. Стоит только поманить. Так что она как бы подарила тебя мне.
– Принимаешь подарок?
– Не знаю...
Это «не знаю» было для нее характерно. Похоже, с незнанием ей жилось легче.
Они вышли за калитку и двинулись вверх по едва освещенной редкими лампами улице. Свет не доходил от одной к другой, и в черных промежутках дороги словно из засады многозначительно возникало небо. Поселок спал бурно и внезапно, как набегавшийся за день ребенок. Редкие прохожие протекали мимо, как глубоководные рыбы, которым нечего сказать, потому что они давно знают друг друга. Зеленоватые жидкие сети деревьев тут и там пропускали свет – он лежал на пыльной земле россыпями оброненной чешуи. От закрытых кофеен и баров, пускающих из-под себя липкие ручейки, душно несло перестоявшей в жаре едой.