По словам Осипова, молодые люди замотались - у них не хватало часов в сутках, чтобы организовывать все новые и новые мероприятия. Только что подготовили выставку абстрактного искусства, естественно, подпольную, и уже надо слушать стихи вновь открытого поэта или идти на нелегальный философский семинар (некоторые из этих семинаров проводил малоизвестный еще Г.Померанц, и спустя несколько лет следователи приезжали к Осипову в лагерь за свидетельскими показаниями против него - готовилось дело. Показаний они не получили, и все заглохло). Занимались юноши и крупными, оставшимися в истории делами тогдашней "культурной оппозиции" (так окрестил ее А. Амальрик), и мелочью. Осипов с юмором рассказывал, как выручали от "посадки" какого-то из молодых участников сборищ на площади, на которого писали жалобы и доносы кляузные соседи. Пошли втроем - Галансков, Осипов и один из их товарищей (кажется, однофамилец Иванова-"Скуратова"), представились соседям внештатными сотрудниками милиции, записали их показания и при этом выпытали такие компрометирующие жалобщиков подробности (при "своих" те не стеснялись говорить откровенно), что, когда эти записи оказались представленными в суд, он оправдал обвиняемого...
Поначалу сборища на площади Маяковского носили исключительно "культурно-оппозиционный" характер - политики они не касались. Исключение составлял Илья Бокштейн, который едва ли не сразу перешел к политике и делал это с дерзостью, смущавшей даже его не слишком осторожных товарищей. Он, как древнерусский юродивый, слонялся возле памятника и заговаривал на самые острые политические темы с первым встречным, кто появлялся; более того, когда обеспокоенные комсомол и милиция стали присылать на площадь дежурных дружинников, Илья Бокштейн стал проповедовать и среди них тоже. С кем он только ни говорил! Когда впоследствии активистов с площади Маяковского судили втроем, то "у нас с Кузнецовым, - заметил Осипов, - почти не было свидетелей обвинения, зато весь процесс заняли показания свидетелей Бокштейна".
Интересно, что в то время национальный вопрос вообще не занимал какого-то места в сознании молодежи с площади Маяковского, и единственным, кто заразился национальным вирусом, оказался Бокщтейн - причем вирусом великорусским!
- У него сильно звучала струна великорусского мессианизма, - говорил Осипов, - это мне запомнилось как нечто совершенно чужое. И он первым стал обращаться к слушателям со старинным обращением: "Господа!" Тоже казалось удивительным: какие же мы господа, мы - товарищи друг другу, это власти господа!