Поезд мчался все дальше в глубь континента. Насик, Бхусаваль, Джабалиур, названия городов звучали все страннее и, как казалось Эдгару, все мелодичнее. Они пересекли пустынное плато, где от рассвета до заката невозможно было встретить ни одной живой души.
Время от времени они останавливались, паровоз тормозил, медленно втягивая вагоны на избитые ветрами одинокие полустанки. У поезда собирались бродячие торговцы: появляясь из дрожащего марева, они прилипали к окнам, просовывая внутрь благоухающие блюда карри, кисло пахнущие лаймы и бетель, фрукты и пыльные леденцы, поделки из самоцветов и перьев, открытки с изображениями крепостей, верблюдов и индуистских богов, плошки для подаяния — треснутые горшки с грязными монетками на дне. Они осаждали окна, приставая: «Купите, сэр, пожалуйста! Купите, сэр, это вам! Только для вас!» Поезд трогался, а некоторые продавцы — обычно те, что помоложе, — цеплялись за него и, смеясь, отказывались слезать, пока в дело не вмешивался полицейский с дубинкой. Иногда им удавалось проехать достаточно далеко, и они спрыгивали лишь тогда, когда поезд набирал достаточно большую скорость.
Однажды ночью Эдгар проснулся как раз в тот момент, когда поезд въезжал на маленькую темную станцию, расположенную где-то к югу от Аллахабада. Вдоль путей протянулись бараки, в их распахнутых окнах можно было различить тесно прижавшиеся друг к другу тела. Платформа была почти пуста, не считая малочисленных торговцев, которые проходили мимо и заглядывали в окна вагонов, пытаясь разглядеть, кто из пассажиров не спит. Следуя один за другим, они останавливались у окна Эдгара: «Манго, сэр. Для вас», «Не желаете ли почистить ботинки, сэр, просто выставьте их в окно», «Самса, очень вкусно, сэр». «Неудачное место для чистильщика обуви», — подумал Эдгар. Перед его окном остановился молодой парень. Он молча заглянул внутрь и стоял, чего-то ожидая. В конце концов Эдгару стало неуютно под его пристальным взглядом.
— Что ты продаешь? — спросил он.
— Я бродячий поэт, сэр.
— Бродячий поэт?
— Да, сэр, всего одна монета, и я прочту вам поэму.
— Какую поэму?
— Любую, сэр. Я знаю все поэмы, но для вас у меня есть одна особая, это древняя поэма, она бирманская, у бирманцев она называется «История о путешествии Лейпбья», но я дал ей название «Дух-бабочка». Потому что я сам переделал ее, всего одна анна.
— Тебе известно, что я еду в Бирму, откуда?
— Мне известно, потому что я знаю направление, куда течет река истории, мои поэмы — дочери прорицания.
— Вот тебе анна, давай скорее: поезд трогается.