– Сэт, я вас слушаю.
– То, что я вам только что рассказал, – лишь первая часть, Селия. Вторая звучит следующим образом: совет директоров хочет, чтобы вы вернулись.
Она по-прежнему едва верила собственным ушам. После некоторого молчания Селия сказала:
– Давайте-ка по порядку. Расскажите все сначала.
– Хорошо, расскажу.
Она почувствовала, как Сэт собирается с мыслями, и одновременно задумалась: а почему, собственно, звонит он, а не Сэм Хауторн?
– Вы помните сообщения об изуродованных младенцах? О дебилах – до чего же слово ужасное! О случаях в Австралии, Франции и Испании?
– Конечно, помню.
– Вслед за ними последовало множество других в этих странах, да и не только в них. Их так много, что не остается никаких сомнений: причина всему – монтейн.
– Боже праведный! – Свободной рукой Селия схватилась за лицо. И первой судорожной мыслью пронеслось: «Только не это! Это сон, кошмар, на самом же деле ничего не случилось. Я не хочу быть правой, нет, только не ценой таких ужасных доказательств!»
Тут сквозь приоткрытую дверь в ванную она увидела Эндрю, его посуровевшее лицо; за окном поднимался рассвет, и Селия поняла: то, что сейчас происходит, не сон, а самая настоящая правда.
Сэт продолжал говорить, сообщая все новые подробности:
– ..Все началось месяца два с половиной назад. Сначала стали поступать разрозненные сообщения о случаях, подобных тем, что были в самом начале. Потом их стало больше. А совсем недавно целый поток… И всякий раз будущие матери принимали монтейн… На сегодняшний день во всем мире родилось почти триста изуродованных младенцев… Очевидно, эта цифра будет расти, особенно в Соединенных Штатах, где монтейн поступил в продажу только семь месяцев назад…
Охваченная ужасом, Селия закрыла глаза. Сотни младенцев, которые могли стать совершенно нормальными детьми и которые отныне лишены возможности думать, ходить и даже сидеть без посторонней помощи. И это на всю жизнь.
…И сколько еще таких должно появиться на свет! Ей хотелось выплакать горькими слезами переполнявшую ее бессильную ярость. Но кому нужны ее слезы? Никому. Рыдания и гнев были бесполезны – слишком поздно!
Но могла ли она сделать больше, чем сделала, ради предотвращения столь ужасной трагедии? Да! Могла!
Она могла поднять свой голос протеста после того, как подала в отставку, не молчать, а добиваться, чтобы ее опасения относительно монтейна стали достоянием общественности. Но разве это что-нибудь изменило бы? Разве стали бы ее слушать? Вероятнее всего, нет, хотя, возможно, хоть кто-нибудь прислушался бы, а ведь даже один-единственный спасенный ребенок мог стать оправданием ее усилий.