За пять метров до пулемета он приподнялся, прицелился и метнул лопаткой в первого номера.
И промазал. Лопатка вскользь звякнула по каске пулеметчика. Тот чуть привстал на локтях и зачем-то повернулся к своему второму номеру. А потом стал оборачиваться, но этой секунды ему не хватило. Сержант Клепиков уже прыгал на него, крича что-то нечленораздельное и, скорее всего, матерное.
А за ним на немецких пулеметчиков бежали четверо рядовых.
Кочуров.
Щетнев.
Кутергин.
Мельник.
Немцы не ждали броска с фланга. И это им стоило жизни. Их зарубили лопатками.
– Подавай!! – заорал сержант на Кутергина.
Тот неумело схватил ленту «тридцатьчетвертого» «машиненгеверка» и стал ее придерживать, пока Клепиков разворачивал пулемет.
Короткими очередями Глеб стал садить по березовой роще, не видя немцев, но предполагая, что они где-то там.
– Ленту! Ленту меняй!!
– Как??? – заорал в ответ Кутергин.
– Бегом!!!!
Рядовой завозился в ранцах убитых фрицев. И достал только пачку сигарет и какую-то банку.
И внезапно, так же как начался, бой кончился. Резко так навалилась тишина. Конечно, не тишина. Только после разрывов мин и гулких хлопков карабинов и винтовок тишина показалась оглушительной.
Мимо вдруг побежали десантники.
– Клепиков? Почему ямы не роешь? – вдруг рявкнул густым басом пробегающий мимо старший лейтенант Малеев. Сержант не успел ответить. Командир разведроты исчез в лесу.
– Фу… Фубля… – заматерился Мельник. – Это что было?
Потом встал, навалился на березу и сполз в снег.
Кутергин кинул ему банку и уселся на труп немца:
– Теплый еще… – нервно засмеялся он, сдвинув шапку-ушанку на лоб. – Открывай консерву, не томи!
Немец тихо обливал дымящейся кровью из рубленых ран истоптанный – весь в гильзах – снег.
Мельник достал финку и в три движения вскрыл банку. Там внутри было нечто густое желто-белого цвета. Не задумываясь, он хлебнул тягучей жидкости.
– Сладко, – хриплым голосом сказал он. – На!
И протянул банку командиру.
Тот равнодушно сделал глоток. Действительно, сладко.
В три приема они прикончили банку.
– Пить хочется… – скрывая дрожь, сказал Кочуров.
– Сгущенка, она такая, – ответил ему Кутергин. И заел сладкую липкость розовым снегом.
Кочуров прикрыл глаза и ответил:
– Чё?
– Сгущенка, говорю. Молоко сгущеное. Сладкое. Я в Москве пробовал, – Кутергина вдруг пробило на разговоры. – Мы на ВДНХ были два года назад, в сороковом, вот тогда и попробовал.
– О! А Култышев где? – встрепенулся кто-то.
– Тут… – ответил ленивый голос. Рядовой Гоша Култышев лежал, раскинув руки крестом, и молча смотрел в мартовское небо.