— Почему? — спрашивает подозрительно Алина.
— По кочану… — отвечает с плохо скрываемой радостью Старуха. — Егоровна в залу звала. Танцоры… Уж отольются вам мои слезы.
— Настроение испортила, добилась своего, — говорит Паша.
Он вскакивает с постели, врубает магнитофон. Тут же снова включается пылесос. Что-то кричит Алина. Что-то — Паша. Ничего не понять.
Алексей у окна. Тяжелые шторы полураздвинуты. Он стоит, засунув руки в карманы, слегка покачиваясь. То ли смотрит, то ли о чем-то думает… их этаж высоко, где-то между небом и землей. Вверху — тучи, внизу — город.
— Доброе утро, Алексей Иванович, — слышится голос Старухи. Интонации бархатные, приветливые. Так обращаются к дорогим гостям, которых встречают хлебом-солью.
— Я в газете прочитала, форточку на ночь теперь нельзя открывать.
— Почему?
— По ночам, написано, заводы какие-то фреоны наружу выпускают. Вы заметили, от них народ бледный стал. Ходят, как помешанные, — не жильцы.
Алексей поворачивается к Старухе и смотрит на нее. Как в окно, вроде бы на нее, а вроде бы — сквозь.
— Вам не жалко?
— Чего, фреонов?
— Людей.
— Ох, Алексей Иванович, вы — блаженненький. Откуда же вы знаете?.. Что их жалеть нужно?
Алексей смотрит на Старуху, будто только что заметил ее.
— Догадался, — говорит он медленно.
Старуха вытирает с подоконника пыль и запахивает штору. Включает люстру. В комнате становится тепло и празднично.
— Не о том вы догадались, — бурчит она.
— Вас, Вера Петровна, нужно жалеть?
Это Алексей говорит с какой-то тревожной улыбкой, с каким-то неподдельно искренним интересом.
Старуха сердито не отвечает, сует швабру с тряпкой под сервант. Внезапно там что-то ухает, что-то резко хлопает, Старуха дергает швабру на себя, та упирается — наконец она вытаскивает швабру. К тряпке прилепился охотничий капкан. Его острые зубья сжали тряпку. На капкане повязан розовый красивый бантик.
Алексей смотрит во все глаза и начинает смеяться… Это какая-то неестественная разрядка, слишком много смеха, слишком.
Старуха стоит в позе и горестно смотрит на него. Под ее торжествующим взглядом он постепенно смолкает.
— Если б я туда руку засунула? — спрашивает она как-то особенно по-доброму. Протягивает ему свою морщинистую ладонь. — Вот эту.
Но в глазах ее — торжество.
Балетный класс, стены в зеркалах, поручни… Это школа эстетического воспитания. Частная.
В углу — рояль. За роялем Мать, перед ней у поручней человек десять детей, трое мальчиков, остальные девочки, среди них Алина и Паша.
Мать играет какую-то ритмичную мелодию, что-то назойливое в ней все время повторяется, дети под нее делают одно и то же движение.