— Ах, пожалуйста, без нравоучений!
— Это никогда не вредит, — был ответ.
Эмма унижалась, умоляла; она даже тронула купца за колено своими красивыми длинными белыми пальцами.
— Только уж оставьте меня! Можно подумать, что вы хотите меня соблазнить!
— Негодяй! — воскликнула она.
— Ого, какие мы скорые! — со смехом ответил Лере.
— Все будут знать, кто вы такой. Я скажу мужу…
— Ну что ж! А я ему, вашему мужу, кое-что покажу!
И Лере вытащил из несгораемого шкафа расписку на тысячу восемьсот франков, полученную от Эммы, когда Венсар учитывал ее векселя.
— Вы думаете, — добавил он, — что бедняга не поймет вашего милого воровства?
Эмма вся так и сжалась, точно ее ударили обухом по голове. Лере прохаживался от окна к столу и обратно и все повторял:
— А я покажу… А я покажу…
Потом вдруг подошел поближе и мягко сказал:
— Я знаю, что это не очень приятно, но в конце концов от этого еще никто не умирал, и раз другого способа вернуть мне деньги у вас нет…
— Но где же мне их взять? — ломая руки, говорила Эмма.
— Э, да у вас ведь есть друзья!
И поглядел на нее так пронзительно и страшно, что она вся содрогнулась.
— Обещаю вам! — сказала она. — Я подпишу…
— Хватит с меня ваших подписей!
— Я еще продам…
— Да бросьте! — проговорил Лере, пожимая плечами. — У вас больше ничего нет.
И крикнул в слуховое окошко, выходившее в лавку:
— Аннет! Не забудь о трех отрезах номер четырнадцать.
Появилась служанка; Эмма поняла и спросила, сколько нужно денег, чтобы прекратить все дело.
— Слишком поздно!
— Но если я вам принесу несколько тысяч франков, четверть суммы, треть — почти все?
— Нет, нет, ни к чему это.
Он осторожно подталкивал ее к лестнице.
— Заклинаю вас, господин Лере, еще хоть несколько дней!
Она рыдала.
— Ну вот! Теперь слезы!
— Вы приводите меня в отчаяние!
— Подумаешь! — сказал Лере и запер дверь.
На другой день, когда судебный пристав мэтр Аран с двумя понятыми явился к ней описывать имущество, она вела себя стоически.
Посетители начали с кабинета Бовари, но не стали накладывать арест на френологическую голову, отнеся ее к орудиям профессиональной деятельности; зато переписали в кухне все блюда, горшки, стулья, подсвечники, а в спальне — все безделушки, какие были на этажерке. Пересмотрели все платья Эммы, белье, туалетную комнату; все ее существование, со всеми интимнейшими своими уголками, лежало перед этими тремя мужчинами на виду, словно вскрываемый труп.
Мэтр Аран, в застегнутом на все пуговицы тонком черном фраке, в белом галстуке и панталонах с крепко натянутыми штрипками, время от времени повторял: