— Мама, — тихо проговорила она, — скажи правду, кого ты больше любишь — меня или его?
— Обоих одинаково, — ровно ответила мать.
— Нет — его, — потупилась девочка, и стала ковырять туфлей треугольную щербинку на паркете. Пальцы ее закручивали в жгутики розовый шелк оборки.
Женщина отложила кисточку и привлекла ее к себе.
— А платье кому купили? А пирог испекли? Ну-ка, подумай… — она тепло приласкала дочку.
Та оживилась.
— Мамочка, пойдешь через двор — оглянись, я тебе рукой помашу. Я здесь стану, — она отбежала к подоконнику. — Оглянешься, да? Оглянешься, да?
… На лестничных маршах было сумрачно и тихо. В забранной сеткой шахте, постукивая на этажах, степенно двигался широкий зеркальный лифт, проем окружали четкие ярусы оградки, прикрытые полированными перилами. Женщина, одетая в светлую шубу и серые сапожки на каблучках, спускалась пешком, слегка касаясь перил рукой в перчатке. В этом освещении она казалась моложе, стройнее, деловитее. У яркого выхода достала из сумки дымчатые очки и устремленной походкой пересекла двор.
Оглянувшись, Екатерина Петровна торопливо раскрыла школьную сумку. Вот она, толстая тетрадь в синем переплете, личный дневник дочери. Что-то там новенького?
«… Как мне жить? Как?!! Ниоткуда никакой поддержки. Дома просто ужасно, в школе одни терзания. Почему Светка с мальчишками такая смелая, а я трясусь от страха и краснею, как рак. Меня никогда не любили. Вся моя жизнь — сплошная мýка, а сама я — плохой ребус, который никому не хочется разгадывать! Не могу больше!!»
— Опять. Что это с ней? Незаметно выросла, замкнулась, слова не добьешься, как чужая. Что за «мука» такая? Молода, хороша собой, одета на загляденье, а с собственной матерью на ножах… Сын, слава богу, совсем другой. В одной семье и такая разница!
«…Вчера в библиотеке увидела себя со стороны: взрослая девица, невеста, и ни капли уверенности! Такой меня никто никогда не полюбит. Если бы меня хоть немножко любили дома! Спасите меня, полюбите меня!!»
— Обычный семнадцатилетний бред, — нахмурилась женщина, постукивая корочкой тетради о ладонь, — кто-то виноват, кто-то обидел. Скорей бы прошли эти годы!
«…И последний рывок — стану геологом. В тайге, у костра, среди добрых и сильных людей я найду себя. Необыкновенно! Или опять не то? И самое страшное, что на дне моей души лежит моя судьба, смотрит глазами матери и брата и говорит „Все равно ничего выйдет, дуреха!“ Прочь, прочь, сделаю как решила!»
Озадаченная, с дневником в руках, женщина не услышала хлопка входной двери. На пороге появилась дочь. И остановилась, как вкопанная. Потом круто повернулась и выбежала вон.