Екатерина Петровна поморщилась. На глазах у девочки вновь появились слезы, губы задрожали и искривились.
— Заплачь, — поддразнил брат.
— Твоя очередь! — закричала девочка. — Я и в прошлом, и в позапрошлом, и всегда на все смены, и в лесной школе-интернате по году! Пусть он едет. Мама!
— Он старший, он мне помогает, — терпеливо разъясняла мать. — В городе никого нет, мороз, все по домам. Что хорошего? А там лес, режим, коллектив…
— А почему он с тобой на море был, а я нет? Был, был, я знаю, он хвалился. А когда я? Я хочу на море! — слезы ее покатились градом. — Не поеду в лагерь, не поеду, пусть он едет! Мне плохо там, всегда плохо… Я хочу на море!
— Ну, довольно! — мать хлопнула по столу ладонью. — Вечно все испортит, ослица упрямая. Неси на кухню без разговоров!
Зеркало вновь отразило пышное платье, сомкнутые губы, стопку посуды в тонких руках.
В комнате стало тихо. Сын сочувственно посмотрел на мать.
— Детский сад.
Она вздохнула. Ей было неловко за свою вспышку. Дочь была права, мать не могла не понимать этого взрослым искушенным умом. Сын и тут помог ей. Они были очень похожи, одно лицо, как говорится, и понимали друг друга почти без слов.
— Пришей мне эмблему, пожалуйста, — попросил он.
— Еще одну? Я же пришивала.
— Я теперь за сборную выступаю.
— О-о, — удивилась она. — Давно ли?
Вошедшая девочка взялась было за блюдо, на котором уже лежали чайные ложечки, салфетки, сметенные со скатерти крошки и фантики, но передумала и присела на стул, слушая их беседу, покачивая золотистой головой с прижатыми к щекам ладонями. Сама она еще не умела поддерживать разговор так уверенно и долго, как взрослые. Обида, как часто у детей, прошла, разве что на самом донышке оставалась едкая трещинка. На колени к ней прыгнула кошка.
— А знаешь, — говорил матери подросток, — я договорился на почте разносить телеграммы в рождественские каникулы. За деньги. Мы с Андреем ходили и нам не отказали.
— Попробуй, — кивнула женщина, — хоть на неделю. Мне нравится твой Андрей.
— Мне тоже, — произнесла Астра, отрешенно глядя перед собой. — У него такие чувственные губы.
— Какие? — оглянулись разом мать и брат.
Застигнутая врасплох, девочка растерялась, заметалась, покраснела как рак.
— Я… я хотела сказать «чувствительные», ну, крупные, чуткие, — залепетала она под их взглядами.
Зажав ладонью рот, Юрка вскочил, с грохотом уронил стул и выскочил в коридор.
— Я погоняю… на стадионе, — проронил оттуда, быстро выкатывая снегокат на лестницу. — Аська! Ду-ре-ха! Ха-ха-ха!
Солнце склонялось за соседнюю крышу, но лучи его по-прежнему озаряли занавеску, стол и стоящую на нем вазу с фруктами. Праздничной белой скатерти уже не было, ее заменила повседневная, расшитая ткаными узорами. Переодетая в деловой костюм, Екатерина Петровна сидела у трюмо и тонко подкрашивала глаза. Астра стояла напротив, опершись спиной о дверцу шкафа, виновато ловя каждый ее взгляд. Вид у нее был понурый, розовое платье словно обвисло на худеньких плечах.