Хотя в Румынии мы были лишь проездом, мы повсюду видели причины для критики. Во-первых, в том, что касается отношений между Советским Союзом и другими восточноевропейскими странами: эти страны по-прежнему удерживались фактической оккупацией, а их богатства различными путями из них выжимались, чаще всего через акционерные компании, в которые русские едва ли что-либо вкладывали, за исключением германского капитала, который они просто провозгласили трофеем войны. Торговля с этими странами велась не так, как она ведется во всем мире, а на основе особых договоренностей, в соответствии с которыми Советское правительство покупало товары по заниженным, а продавало – по завышенным мировым ценам. Только Югославия была исключением. Обо всем этом мы знали. А вид нищеты и осознание бессилия и раболепия румынских властей лишь усиливали наше негодование.
Мы были особенно ошеломлены высокомерной позицией советских представителей. Я помню, как мы пришли в ужас от слов советского командующего в Яссах: «О, эти грязные румынские Яссы! И эти румынские мамалыжники!» Он также повторял остроту Эренбурга и Вышинского, касающуюся коррупции и воровства в Румынии: «Это не нация, это профессия!»
Особенно в ту мягкую зиму Яссы действительно были разваливавшимся провинциальным балканским городком, красоты которого – холмы, сады и террасы – могли быть замечены только опытным глазом. Но мы знали, что советские города едва ли выглядят лучше, если на самом деле не хуже. Именно позиция «высшей расы», зазнайство великой державы сердили нас больше всего. Любезное и глубоко уважительное отношение русских к нам не только еще больше подчеркивало унижение румын, но и наполняло нас гордостью за нашу собственную независимость и свободомыслие.
Мы уже приняли как жизненный факт то, что такие отношения и такая позиция, которые существовали в отношении румын, были «возможны даже при социализме», потому что «таковы русские» – отсталые, давно изолированные от остального мира, глухие в отношении своих революционных традиций.
В течение нескольких часов мы скучали в Яссах, пока за нами не прибыл советский поезд с советским же правительственным автомобилем, разумеется, в сопровождении неизбежного капитана Козовского, специализацией которого в советской системе государственной безопасности по-прежнему оставались югославы. На это раз он был менее откровенным и веселым, чем прежде, вероятно, лишь потому, что теперь он оказался лицом к лицу с министрами и генералами. В отношения между нами и нашими советскими «товарищами» вторгся неуловимый, неопределимый холодный бюрократизм.