– Не переоценивай наши скромные возможности, полковник! – усмехнулся Сарматов.
– Убежден, там сработал ты, Сармат! – продолжал упорствовать американец. – Я теперь, где хочешь, узнаю твой почерк!
– А я вот не убежден! – перебил его Сарматов. – Все-то тебе нужно знать – зачем, полковник?!
– Как говорят некоторые считающие себя остроумными люди: «Если изнасилование неизбежно, надо хотя бы расслабиться и получить удовольствие», – ухмыльнулся тот. – Пользуясь вынужденным путешествием, пытаюсь составить психологический портрет своего постоянного противника.
– Ну и как? Есть успехи?
– Не скажу, что очень большие… У тебя в башке дьявольская мешанина из идеализма, романтизма, религиозности, атеизма и еще чего-то непонятного, а потому притягивающего… Мистицизм какой-то, что ли?..
– Тот, кто послал меня за тобой, обратил внимание: там, где я, там и ты, полковник! – обернувшись, заметил Сарматов. – Может, говорит, это твоя судьба за тобой по белу свету рыщет, Сармат?..
– А почему не наоборот?.. – заинтересовавшись этой мыслью, спросил американец.
– Может, и наоборот. Судьба – она что кошка драная! Схватишь за хвост – в руках лишь шерсть остается! Давай спи, дорогой сэр, не известно, какой финт она завтра выкинет!
* * *
Буря и ливень прекратились так же внезапно, как и начались. Уползли в сторону предгорий ворчливые тучи, а в чащобу несмело пришли предрассветные сумерки. Сарматов с сожалением посмотрел на спящих Алана и Бурлака, прикорнувшего рядом с ними американца. Чтобы оттянуть время подъема, он начал заворачивать штанину, хмуро глядя на распухшее от укуса колено. От этого занятия его оторвало шумное хлопанье крыльев и рассерженное щелканье клюва севшей напротив совы.
– Подъем, мужики! – скомандовал он и показал на птицу вскочившим Бурлаку и Алану. – Хозяйка требует освободить хату…
Алан потянулся к сове, но та еще сильнее захлопала крыльями и, возмущенно вереща, сорвалась с ветки и села на ствол прямо над американцем. Тот открыл глаза и резко, бросив в стороны руки, вскрикнул, затем с недоумением посмотрел на наручники, приковавшие его к ветке дерева.
– Дьявол! – выдохнул он. – Приснилось, что дома…
– Сочувствую, полковник! – отозвался Сарматов.
– Иди ты в задницу! – огрызнулся американец и начал к чему-то внимательно прислушиваться. – Милях в двадцати отсюда идет бой! – уверенно произнес он и показал рукой на запад.
– Гром это, – неуверенно возразил Сармат.
– Такого грома я во вьетнамских джунглях во как наслушался! – ответил американец, чиркая ребром ладони по горлу.
Прорвавшиеся сквозь кроны деревьев снопы солнечных лучей подчеркивали мрачный сумрак «зеленки» и ее непроходимую глухомань. Идти становилось все труднее и труднее, порой даже приходилось прорубать проходы в сплошной стене зарослей при помощи ножей. Местами башмаки погружались в зловонную жижу, и группа меняла направление движения и возвращалась назад, ориентируясь по звукам далекой артиллерийской канонады. Солнце тем временем поднималось все выше, усиливалось испарение, и люди все чаще и чаще останавливались, чтобы отдышаться.