Топор обухом угодил ей в затылок. Удар для ее легкого тела оказался силен — Йена, потеряв равновесие, остановила свой смертоносный разворот, просеменила к стене. Выхватывая меч из ножен, кинулся следом, еще не зная, как ее остановить, но понимая, что отдавать ей инициативу нельзя.
Йена не стала оборачиваться на мою атаку — вмяла тело в замшелые камни, ловко, по паучьи, поползла наверх все с той же невероятной скоростью. Миг-другой — и она на гребне стены, приседает, чтобы одним прыжком раствориться в дождливом сумраке.
Не растворилась — из-за моего плеча выскочила черная змея, обвилась вокруг хрупкой ножки, выглядывающей из-под грязного края длинного платья, выпрямилась, потянула Йену вниз. Не удержавшись, она рухнула назад, спиной на наши мечи и топоры.
Сталь встретила ее еще в полете, но даже жуткие раны не остановили стремительную тварь, в которую превратилась девушка. С земли закрутила рукой, стремясь подрезать наши ноги. Лезвие ножа с силой прошлось по голенищу сапога, но не сбило меня со смертельного ритма — раз за разом я колол извивающееся тело. Ни рубить, ни резать не мог — ее обступило сразу несколько воинов, занимавшихся тем же. Тесно здесь стало.
Секира прижала руку к земле, другой топор отсек ее у локтя — кровью из дергавшегося обрубка меня забрызгало с ног до головы. Плевать на возможную радиацию — главное, что нож перестал резать наши тела и доспехи. Вторая рука, а теперь еще хруст — и нога… обе ноги. Приседаю, хватаю свой топор. Рукоятка короткая — снизу даже в тесноте можно размахнуться. Бью раз за разом, пока голова не отделяется от тела.
Туловище все еще живет — его мерзко корежит, оно фонтанирует кровью. Но это уже агония — даже я понимаю, и отхожу от тела. Одуревшие от пережитого кошмара мужчины продолжают колоть, рубить, резать. Мясницкий угар прекращает зычный крик:
— А ну стоять!
Оборачиваюсь — у стены былинным богатырем замер епископ. Будто на голову выше стал — вид грозный, глаза сверкают. Из одной руки свисает черная змея длинного кнута (так вот кто тварь на землю вернул), в другой поблескивает длинный узкий кинжал.
Странно, но все послушались. Такому требовательно-властному голосу трудно сопротивляться.
Расступились в стороны, не спуская глаз со все еще подрагивающего изрубленного туловища. Кто-то неистово крестится раскрытой ладонью, другие тихо бормочут молитвы, на земле, зажимая ладонями рассеченное горло, хрипит умирающий. А за стеной обыденно гудит лагерь — звенят крышки котлов; расправляясь с древесиной, собранной на дрова, стучат топоры; ржут лошади, кричит детвора, гомонят женщины. Никто ничего там еще не знает — стены пристройки надежно скрывают происходящее.