Ребенок раскрыл глаза.
— Тут прохладно, — сказал Сайлес, — и еда лучше сохранится.
Он достал из коробки банан.
— А это что еще за диковина? — Миссис Оуэнс с подозрением воззрилась на непонятный предмет.
— Это банан. Тропический фрукт. Насколько я понимаю, кожура снимается… вот таким образом.
Ребенок — Никто — заерзал на руках у миссис Оуэнс, и та опустила его на каменные плиты. Мальчик тут же затопал к Сайлесу и крепко вцепился в его брючину.
Сайлес отдал мальчику банан.
Миссис Оуэнс пристально смотрела, как Никто ест.
— Ба-нан… — с сомнением проговорила она. — В первый раз слышу. В первый раз… Какие они на вкус?
— Не имею ни малейшего понятия, — ответил Сайлес: то, что он употреблял в пищу, были не бананы. — Тут мальчик может спать.
— Ни в коем случае! У нас с Оуэнсом чудесная гробница возле нарциссовой клумбы! Там места предостаточно. К тому же, — добавила она, чтобы не показаться невежливой, — я бы не хотела, чтобы он вам мешал.
— Он не помешает.
Мальчик разделался с бананом, весь перемазавшись, — и с улыбкой посмотрел на взрослых.
— Ан-ан! — весело сказал он.
— Какой умничка! — восхитилась миссис Оуэнс. — А вымазался-то как! Ну-ка, постой, не крутись, червячок… — Она выбрала кусочки банана из его волос. — Как думаете, что они решат?
— Не знаю.
— Я не могу от него отказаться. Я дала слово его матери.
— Кем я только ни был в свое время, — заметил Сайлес, — а вот родителем не довелось. И наверстывать упущенное не собираюсь. С другой стороны, я могу покинуть это кладбище…
— А я — нет. Мои кости здесь. И Оуэнса тоже. Мне отсюда не уйти.
— Приятно, наверное, иметь свое место. Свой дом. — В голосе Сайлеса не слышалось ни малейшего сожаления: он был сух и непреклонен. Миссис Оуэнс не стала спорить.
— Как думаете, нам долго придется ждать?
— Не очень, — сказал Сайлес.
И оказался неправ.
Прения в амфитеатре продолжались. Немало значило, что в эту историю впутались респектабельные Оуэнсы, а не какие-нибудь легкомысленные новички. Имело вес и то, что Сайлес вызвался на роль опекуна: обитатели кладбища относились к Сайлесу с опасливым уважением: ведь он существовал на рубеже между их теперешним миром и тем, который они покинули. И все же, все же…
Это кладбище нельзя было назвать оплотом демократии, тем не менее перед смертью все равны. У каждого из покойников было право голоса и собственное мнение о том, принимать ли в свои руки живого ребенка. И все непременно хотели высказаться.
Стояла поздняя осень, и рассвет не спешил. Небо было еще темным, когда у подножия холма загудели машины: живые ехали на работу. А кладбищенские жители всё обсуждали неожиданное появление ребенка и что теперь с ним сделать. Триста голосов. Три сотни мнений… Неемия Трот, поэт из заброшенной северо-западной части кладбища, начал выражаться стихами. Какова была его позиция, никто из слушателей так и не уяснил. И вдруг в истории кладбища случилось то, что заставило смолкнуть самые красноречивые речи.