Тут подошел один греческий товарищ и подсел за мой столик. Он командовал ротой в Пятнадцатой бригаде и при бомбежке его завалило. Четверо рядом с ним были убиты, его же продержали под наблюдением в госпитале, а теперь посылали в дом отдыха или как это сейчас называется...
- Как дела, Джон? - спросил я.- Угощайтесь.
- А как называется, что вы пьете, мистер Эмундс?
- Джин с хинной.
- Это какая же хинная?
- Индийская. Попробуйте.
- Я много не пью. Но хинная - это хорошо от лихорадки. Я выпью.
- Ну, что говорят врачи о вашем здоровье, Джон?
- А мне не нужны врачи. Я здоров. Только в ушах все время жужжит.
- Вам все-таки следовало бы зайти к врачу, Джон.
- Я был. Он не понимает. Говорит - нет направления.
- Я скажу им. Я там всех знаю. Что, этот доктор - немец?
- Так точно,- сказал Джон.- Немец. Английский говорит плохо.
Тут снова подошел официант. Это был старик с лысой головой и весьма старомодными манерами, которых не изменила и война. Он был очень озабочен.
- У меня сын на фронте,- сказал он.- Другого убили. Как же быть?
- Это ваше дело.
- А вы? Ведь раз уж я вам сказал...
- Я зашел сюда выпить перед ужином.
- Ну, а я работаю здесь. Но скажите, как быть?
- Это ваше дело,- сказал я.- В политику я не мешаюсь. Вы понимаете по-испански? - спросил я греческого товарища.
- Нет. Только несколько слов. Но я говорю по-гречески, английски, по-арабски. Давно я хорошо знал арабский. Вы знаете, как меня засыпало?
Нет. Я знаю только, что вы попали под бомбежку. И все.
У него было смуглое, красивое лицо и очень темные руки, которые все время двигались. Он был родом с какого-то греческого острова и говорил очень напористо.
- Ну, так я вам расскажу. У меня большой военный опыт. Прежде я был капитаном греческой армии тоже. Я хороший солдат. И когда увидел, как аэроплан летает над нашими окопами в Фуентес-дель-Эбро, я стал следить. Я видел, что аэроплан прошел, сделал вираж, и сделал круг (он показал это руками), и смотрел на нас. Я говорю себе: "Ага! Это для штаба. Произвел наблюдения. Сейчас прилетят еще".
И вот, как я и говорил, прилетели другие. Я стою и смотрю. Смотрю все время. Смотрю наверх и объясняю роте, что делается. Они шли по три и по три. Один впереди, а два сзади. Прошли еще три, и я говорю роте: "Теперь о'кей. Теперь ол райт. Теперь нечего бояться". И очнулся через две недели.
- А когда это случилось?
- Уже месяц. Понимаете, каска мне налезла на лицо, когда меня засыпало, и там сохранился воздух, и, пока меня не откопали, я мог дышать. Но с этим воздухом был дым от взрыва, и я от этого долго болел. Теперь я 0'кей, только в ушах звенит. Как, вы говорите, называется то, что вы пьете?