Хозяйка, подобно каждой женщине, уделит туалету достаточно много времени. Кручинин мог не спешить. Он действовал методически, дюйм за дюймом продвигаясь вдоль стен, оглядывая каждую безделушку, поднимая некоторые из них, как бы примеряя, так ли им следует стоять. Около маленького столика, на котором стояла хрустальная мухоловка старинного фасона, явно антикварного происхождения, он несколько мгновений задержался, поманил меня и молча указал на этот смешной старомодный прибор. Я видел, как мечутся под хрустальным колпаком мухи, как те из них, что не нашли выхода вниз, к приманке, завлекшей их в западню, бьются в воде, уже поглотившей изрядное количество жертв. Но, честное слово, я решительно не понимал, какое отношение всё это может иметь ко мне.
Раздосадованный моей непонятливостью, Кручинин тихонько сказал:
— Спрячь эту приманку. Она мне понадобится.
Только тут я заметил, что вместо обычного сахара под мухоловкой лежит кусочек халвы. Я быстро выполнил приказание, продолжая, однако, не понимать, какой интерес для нашего дела может представлять мушиная приманка.
Между тем Кручинин так же методически продолжал осмотр. В комнате и во всей квартире царила мёртвая тишина. Просто трудно было представить, что женщина может производить так мало шума.
Кручинин закончил осмотр и остановился над роялем, вглядываясь в чёрное зеркало его полированной крышки. Его лицо отразило мучительное напряжение мысли. Происходило то, что редко случается с Кручининым, — так редко, что наперечёт мог бы вспомнить такие случаи, — он торопился найти какое-то решение и не находил его. Его взгляд ещё раз обежал комнату, задержался на… пудренице Фаншетты. Кручинин схватил её и, слегка тряхнув пушок над крышкой рояля, подул на образовавшийся тонкий слой белой пыли. На чёрном фоне рояля остался характерный рисунок капиллярных линий. Их пересекал резкий шрам в виде полумесяца.
Кручинин выпрямился и, потирая руки, подошёл к раскрытой клавиатуре. Он, видимо, собирался что-то сыграть, но рука его повисла в воздухе, и два пальца, приготовившиеся что-то схватить, жадно протянулись к клавиатуре. Его лицо, вся фигура, каждый палец высоко взлетевшей руки — всё отражало торжество. Указательный и большой пальцы были крепко сжаты, хотя, как мне казалось, в них решительно ничего не было. Лишь подбежав вплотную к Кручинину и приглядевшись, я различил то, что он держал с таким торжеством, словно это был славный трофей трудной битвы: короткий волос. Я вынул из кармана лупу и пригляделся.
— Из бороды седеющего шатена, — сказал я.