. И ты понимаешь, что не в силах уехать.
А вот я уехала. А теперь вернулась, будто набиваюсь обратно, — пытаюсь выглядеть прилично, пытаюсь вести себя как положено, чтобы никто не заметил, что я уже не здешняя.
Впереди показался желто-синий полосатый тент перед входом в пекарню. Интересно, кто сегодня за стойкой — Пьер или одна из его безупречно-элегантных парижских кузин. Только в стеклянной витрине не оказалось никакой выпечки. Деревянная скамейка, стоявшая у входа, исчезла. Вместо былой вывески висела медная табличка: «Агентство недвижимости».
Я стояла и таращилась на выставленные за стеклом фотографии кондоминиумов, пытавшихся перещеголять друг друга индустриальным еврошиком. Язык от возмущения свернулся в трубочку.
В Нью-Йорке деньги — это такой большой ластик, стирающий прошлое.
Я могла бы поискать другую пекарню, но мне был не нужен первый попавшийся круассан, мне нужен был круассан, испеченный Пьером, который вложил в него все, что помнил из своей парижской жизни: горьковатый шоколад внутри и податливое тесто снаружи.
Вернувшись на автовокзал — деньги на круассан все еще лежали в кармане, — я купила парочку газет и встала в очередь на автобус до Онкведо. Передо мной стояла группа мужчин в темных костюмах, они дожидались багажа. Они только что прилетели из Пекина и держали путь на астрофизический факультет Вайнделлского университета. Я принялась читать газеты, сначала «Таймс», а потом «Пост». Старалась сосредоточиться на политических событиях и противозаконных деяниях, но мысли все ускользали к темному шоколаду в чреве горячего круассана.
Все места были заняты, нашлось единственное, прямо за водителем, где не видно ничего, кроме водительского затылка. То опять был человек с душой. Я заткнула уши бумажной салфеткой. Порывшись в сумке, обнаружила, что взяла с собой «Бледное пламя» Набокова[11]. Книга в мягкой обложке из библиотеки моего кузена, распухшая от сырости на борту его яхты. Я сразу поняла, что кузен очень любил «Бледное пламя». Книга была совсем старой и затрепанной, она постоянно раскрывалась на последней странице Песни третьей.
У кузена не было привычки делать пометки на полях. Я вообще не уважаю людей, которые пишут в книгах, но тут пожалела, что он не отметил карандашом свои любимые строки, не подчеркнул те места, где смеялся. Приятно было бы узнать, что мы смеемся над одним и тем же.
Набоков пишет в «Бледном пламени»: «Отопление являло собою фарс». Возможно, речь идет о доме, в котором теперь живу я, о моей гостиной: «…Между ней и арктическими областями, лежавшими за продувной входной дверью, не было ничего…» Знаю я, как сквозит из-под этой двери.