Я поняла, что смогу остаться в этом городке, когда выловила из озера синюю эмалированную кастрюльку. Кастрюлька привела меня к дому, дом — к книге, книга — к адвокату, адвокат — к дому свиданий, дом свиданий — к науке, а из науки я вышла в мир.
Обнаружила я эту кастрюлю в середине воскресного дня, сразу же после того, как дети уехали обратно к своему отцу. Незадолго до того мы с ним развелись, и я пыталась жить без сына и дочери — и не сойти при этом с ума. Всякий раз, как они уезжали к нему — иногда с плачем, иногда без, — у меня возникала необходимость куда-нибудь умчаться. Только мне никуда было не нужно, да и денег на праздные развлечения не было. Я выскакивала за дверь, не думая, потому что думать было больно.
Выскакивала в надежде заблудиться, да вот городок был так мал, что я всякий раз оказывалась там же, откуда начала.
В тот самый осенний воскресный день, уже почти год назад, я поцеловала Сэма и Дарси на прощание — никто из нас не плакал, — стараясь подавить ненависть к отобравшему их у меня персонажу из прошлого. Куда там. Я повернулась и пошла по продуваемой ветром дорожке вдоль озера, где никто не увидит моего исковерканного лица.
Если в городке проложили специальные дорожки для оздоровительного бега, значит, процент жителей с ожирением достиг критической отметки. Это мне сообщил мой любимый кузен-ученый: существует прямая зависимость между дорожками для оздоровительного бега и высоким уровнем заболеваемости диабетом второго типа еще в детсадовском возрасте.
Я думала о своем кузене: доживи он до моих лет, тридцати девяти и семи двенадцатых, завел бы он свою жизнь в такой же тупик, в какой я завела свою? Он купил себе лодку и несколько раз падал за борт. Если вы гениальный ученый, это еще не значит, что вы твердо стоите на ногах. Он говорил на четырех языках и мог объяснить, что такое нейротрансмиссия. Обожал французскую кухню — особенно щавелевый суп. Я как раз вспоминала его аппетит, его зычный хохот во время застолий, раскаты, рождавшиеся будто бы ниоткуда, — и тут по серо-зеленым водам озера навстречу мне выплыла синяя кастрюлька.
Я поползла вниз, к воде, воображая себе завтрашние заголовки в «Онкведонском светоче»: «Мать двоих детей утонула в озере. Что это — самоубийство?»
От кастрюльки пахло машинным маслом; я огляделась в поисках катера, на который могла бы его вернуть, но никаких катеров не обнаружила. Тогда я завернула его в полиэтиленовый мешок, который как раз пролетал мимо, и засунула в багажник своей развалюхи. Затиснула в щель между книгами и чемоданом с одежками. То были книги и одежки, без которых я не могла обойтись в тогдашнем своем состоянии бездомности.
