Я отпихнула чашку.
— Он делал бутерброды из лука и мягкого сыра на черном хлебе.
Кофе расплескался по столу, я попыталась вытереть его негнущейся салфеткой.
— Он чистил нам обувь.
Джон отодвинулся от стола, чтобы кофе не закапал ему брюки.
— Ездил по набережным, чтобы не стоять в пробках.
Газета промокла и физиономия члена университетской гребной команды пошла коричневыми пятнами.
— Пел мне песенки перед сном.
Джон прикрыл колени салфеткой, будто щитом.
— Отдергивал шторы, чтобы посмотреть на луну.
— Барб, это в прошлом. Все это в прошлом. Ты уже не ребенок. — Джон поднял повыше мокрую газету, и официантка предусмотрительно взяла ее прямо из его руки. Потом вытерла стол и налила нам еще кофе.
— У нас нынче слоеные пирожки с сыром, — сообщила она, прежде чем отойти.
— Отец ничего не боялся, даже смерти.
Джон покачал головой:
— Папина дочка.
Мой отец был чужд ненависти — это я сижу тут за полной чашкой скверного кофе и ненавижу Джона. А мой отец попросту отпускал от себя плохое. Я почувствовала, как ненависть вылепилась у меня над головой в огромный шар ярко-зеленого цвета. И я его отпустила, пусть летит к замызганному потолку.
С одной стороны, я мечтала оказаться где угодно, только не в «Горизонте» в городе Онкведо. С другой стороны, я мечтала о слоеном пирожке, чтобы перебить вкус второй чашки поганого кофе. Рядом с Джоном я всегда так себя чувствовала: мне ни за что не дадут того, что я хочу, даже если хочу я всего лишь слоеный пирожок.
— Ну что? — сказала я. — Давай, говори — что.
— Две вещи. — Он глотнул кофе, не прикасаясь манжетами ко все еще сырой столешнице. — Я завел собаку.
Я кивнула. Из-за собаки он не позвал бы меня на кофе, уж это-то ясно. Что-то за этим последует.
— Я знаю, ты не любишь собак, — продолжал Джон.
Прав, как всегда.
— А я всегда хотел собаку, и вот я ее завел. Сэм будет больше двигаться. А отец Айрин не будет сидеть в одиночестве.
— В смысле? — спросила я, но волоски у меня на руках уже встали дыбом.
— В следующем месяце мы с детьми переедем к ним в Онеонту. Как раз будут осенние каникулы, после них пойдут в новую школу.
Я уставилась на него. Решение суда обязывало Джона предупреждать меня за две недели о перемене места жительства. Единственная поблажка, которую мне выговорил мой беспомощный государственный адвокат, — полагаю, судья присудил мне ее исключительно из жалости. Вот оно что: мы разговариваем за двадцать пять дней до их отъезда, тут можно даже не смотреть в календарь, Джон всегда неукоснительно соблюдает все правила.
— Больно уж Айрин далеко ездить. Там у нее отец, здесь семья.