— Русские обречены. — спокойно и просто сказал подполковник.
— Почему? — тупо переспросил его я.
— Стая львов, во главе которой стоит баран, ничто даже перед отарой наших барашков, призванных из запаса, во главе которых стоит… ну, мы посмотрим еще, кто чего стоит. А что русский командир — мудак, это мне теперь абсолютно понятно. Потому что только баран будет допускать бессмысленные жестокости!
…. Малиновый шар восходящего солнца, окруженный двумя оранжевыми столбами, обещающими жестокий мороз не далее как сегодня же к ночи, еще не оторвался от курящегося искристой ледяной пылью горизонта, когда покрытая белым кружевным куржаком мохноногая лошадка неторопливо, но бодро повлекла наши санки по заснеженным улицам предместья… Я поднял вверх воротник шинели, а мой заботливый Микки тут же перевязал мне шею серым домашним шарфом. Последний раз обо мне так заботилась мама в Рождество 1913 года, когда я, гимназист, собирался на каток… Сидящий спиной вперед, напротив нас с Микки, подполковник погрузился в свои думы, сердито морща высокий лоб под лохматой папахой. И резким контрастом для задумчивого офицера был веселый, заросший до мохнатых бровей косматой цыганской бородищей возница, беспечно и весело насвистывающий какую-то песенку…
— Эй, человек! — вежливо обратился я к нему. — Скажи-ка, будь любезен, откуда ты? Из какой ты деревни? Кем был до войны?
— И-ех-х! — звонко щелкнул бичом мужичок. — Деревенька наша убогенькая всем известна! А на фронтоне моей избушки любой грамотей прочитает: Concordia parvae res crescent, discordia maximae dilabintur!
Микки рядышком со мной от изумления широко раскрыл рот. Я же только тихо вздохнул: латынь мне еще с гимназических времен была сугубо противна… но каков мужик!
— Это сказал римский историк Гай Саллюстий., — не прерывая размышлений, пояснил образованный Талвела. Кандидат исторических наук, что уж там… — Означает же это крылатое выражение буквально следущее — «При согласии и малые государства растут, при раздорах и великие разрушаются». «Избушка» та называется Атенеум, от греческого слова «Афина», и находится на площади Раутатиентори, напротив Центрального вокзала, в ней размещаются Академия Изящных Искусств и Университет дизайна города Хельсинки. А на облучке у нас сидит некто Галлен-Каллела, по имени Аксель Вольдемар…
— Модернист. — скромно отрекомендовался старый художник.
— Ну, уж так-то о себе не надо бы! — покачал головой подполковник. — У модернистов все девушки на картинах тощие, угловатые и какие-то зеленые…
— Это у них после абсента! — доверительно поведал Галлен-Каллела. — Помню, мы с Дега, бывало, сядем рядышком, нальем ложечку, насыплем сахарку, подожжем… Полынью запахнет… а уж только потом мы за кисти и беремся… эх, бывали же времена…