Пройдя пару метров по узкому коридору, Вика остановилась перед гримерной. Подняв руку, она громко постучала в дверь. Мало ли… Совсем не хотелось видеть Сашку в объятиях очередной подтанцовщицы или официантки. Никто не открыл. Тогда девушка осторожно толкнула дверь. Раздался приглушенный мат, звук падения… Вика виновато пожала плечами, но входить не стала. Спустя минуту дверь открылась, и она увидела Сашку.
Этот бешеный взгляд Вика не просто узнавала. Она чувствовала его кожей, каждой клеточкой, каждым волоском. И холодное чувство беды и ужаса, захлестнувшее ее, тоже было знакомым. Она могла поклясться, что ощущает запах этой дряни, чувствует его, даже видит.
– Руки покажи… – помертвевшими губами приказала она. Сашка ухмыльнулась.
– Иди домой…
– Покажи руки.
Сашка независимо пожала плечами и протянула обе руки, на ней была белая рубашка с длинными рукавами. Скользнув по белой ткани, Вика увидела бурое живое пятнышко на сгибе локтя.
– Ты… Опять? – Вика до боли прикусила нижнюю губу, чтобы не разреветься.
– Вика, я не читаю тебе морали по поводу твоего общения с родителями, так что будь добра, сделай одолжение… И поезжай домой…
– Только с тобой. – всхлипнула девушка.
– Мне позвать охрану? – приподняла одну бровь Сашка.
Стиснув кулаки, так что ногти вонзились в холеные ладони, Вика приказала себе успокоиться. В таком состоянии Сашка способна на все, даже пойти на такое унижение. Ничего не стоит скрутить ее, стукнуть разочек и отволочь бесчувственную на такси домой. Но тогда об этом узнают все, и никто не может сказать, чем ситуация обернется для этой дурочки.
– Нет. Я уйду сама. Утром тебе позвоню.
Вика развернулась и пошла прочь на негнущихся ногах.
Значит снова. Предупреждали, что рецидив возможен, но Сашка так долго держалась. И Вика почти поверила в то, что беда миновала…
Сашка начала «бунтовать». Отец называл это поздним переходным возрастом, мать тихо плакала, а Сашке было все равно. По нескольку дней она где-то пропадала, появлялась взлохмаченная, бешеная, но невыразимо довольная, ругалась с отцом, успокаивала мать, и снова исчезала. Вику пугал тот яростный блеск глаз и непонятная легкость в движениях. Сашка как будто пела изнутри. Пела всем своим существом песню, которую не слышал никто.
И так же вдруг ее песня оборвалась. Она снова ночевала дома, но теперь ее глаза были всегда потухшими, а плечи уставшими. Она больше не ругалась с отцом, лишь вяло огрызалась на его попытки поговорить, все так же успокаивала мать и совсем не обращала внимания на Вику. Целыми днями она сидела, запершись в своей комнате, никого не пуская внутрь. Ей было плохо. Еще хуже было Вике. Она, как могла, старалась развеселить сестру, но все ее начинания рассыпались в прах, едва наталкивались на недоуменный холодный взгляд карих глаз.